Энн приняла душ, выпила три чашки кофе и слонялась теперь по квартире: три чашки кофе только усилили ее беспокойство.
Потянувшись, она села в кресло, свернулась клубочком и стала вспоминать прошедшую ночь.
Она закончилась так внезапно. Может быть, иначе сейчас и быть не могло.
А она страстно желала продолжения.
Чтобы не дать чувствам снова захлестнуть ее, она встала и опять заходила по квартире. Глупо, решила она, маяться без дела, нужно поработать. Поставив на мольберт чистый лист рисовальной бумаги, она набросала несколько эскизов. Нужно сделать фотографии, подумала Энн. Когда не было возможности рисовать с натуры, она пользовалась фотоснимками. Чтобы нарисовать, как она хотела, портрет Синди, ей придется вооружиться полароидом. Интересно, позволит ли Синди сфотографировать себя? Энн была почти уверена, что позволит.
Хотя в течение двух часов Энн была полностью поглощена работой, это ей не помогло.
В полдень она решила поехать в больницу. Но прежде попыталась справиться о здоровье Грегори. Ей сообщили, что он по-прежнему в критическом состоянии, хотя оно и стабильно.
Энн зашла в часовню и присела на скамью. Она пыталась молиться, глядя на цветы у алтаря. Но нужные слова не приходили в голову, она чувствовала себя обессиленной.
Покинув часовню, Энн направилась в отделение интенсивной терапии, где лежал Джон, села у его постели и стала разговаривать с ним.
Медсестры снова заверили ее, что его жизненные показатели не внушают опасений, и обратили ее внимание на вполне здоровый цвет его лица, после чего удалились.
Энн не просто разговаривала с Джоном, она взывала к нему, умоляла его подумать о себе, быть осторожным. Ведь у него дочь, Господи, скоро она позвонит. Что Энн сможет сказать ей? «Не волнуйся, солнышко, если папа выйдет из комы, его тут же арестуют по подозрению в убийстве»? О Джон, ты просто обязан поправиться и помочь разрешить все сомнения!
Даже здесь, в больнице, Энн не могла сидеть спокойно. Через некоторое время она позвонила своему консьержу, чтобы узнать, нет ли для нее сообщений, но Марк не объявлялся.
Наконец она решила, что нельзя больше бездействовать. Выйдя из больницы, она остановила такси и отправилась в клуб.
Было рано, и в клубе царила тишина. Диск-жокей ставил записи с компакт-дисков.
На сцене танцевала Синди.
Стройная девушка, сидевшая у бара, узнала Энн и приветливо улыбнулась ей. Энн подошла, заказала бокал вина и, потягивая его, наблюдала за Синди.
Та действительно была красива. Высокая, не менее пяти футов девяти дюймов ростом, и каждый дюйм — великолепно вылеплен. Кроме розовой помады и светлых теней на веках, на «Делайле Делайт», актрисе, танцевавшей на сцене, больше почти ничего не было. Она извивалась, наклонялась, приседала, делала волнообразные движения всем телом, вращалась вокруг шестов фаллической формы, расставленных на сцене. Ее блестящие длинные волосы обвивались вокруг лица. Потом к ней присоединился партнер — красивый мужчина с мощными, стальными на вид мускулами. Движения, которые они вместе выполняли, были грациозными: светловолосая, белокожая Синди и ее темнокожий партнер составляли удивительно гармоничную пару. Танец был в высшей степени эротичным. Энн поймала себя на мысли, что теперь эта пара кажется ей гораздо более возбуждающей, чем еще вчера казались все здешние танцовщики.
Это потому, призналась она себе, что за этот короткий период ей открылась истинная сексуальная жизнь.
Неожиданно на табурет рядом с ней вспорхнула стройная чернокожая женщина.
— Вы Энн Марсел, — сказала она.
Энн утвердительно кивнула, разглядывая соседку. Та была очень хороша. Энн узнала в ней еще одну танцовщицу, которую видела здесь на сцене прежде.
— Меня зовут Эйприл Джэггер. Там, с Синди, танцует мой муж Марти.
— О! — воскликнула Энн, пытаясь изобразить улыбку. Она была смущена.
Эйприл рассмеялась.
— Не смущайтесь. Они абсолютно безобидны друг для друга.
