"Дозвольте доложить вам, сударь! Вы ведь изволите знать Ульяну
Косткину, что к нам на поденную ходит? Так не прикажете ли нам помочь
ей чем да нибудь? Совсем извелась баба".
И он мне рассказал всю историю горемычной семьи Косткиных. Вошла
она мне и моим домашним в сердце, и в утро Светлого дня Пасхи,
возвращаясь домой от обедни, я зашел проведать горемык, навестить
больного и, кстати, убедиться, так ли велика их нужда, как о том мне
сказывал мой Данила Матвеевич... И с этого великого дня порешили мои
домашние дать помощь этой несчастной семье и если не поднять ее на
ноги, то, по крайней мере, не дать ей умереть с голоду!..
Так-то вот печется Господь о людях!
Когда умер Максим, а через два месяца после его смерти вдова его
Ульяна родила сына, восьмого ребенка, вся Косткинская семья была
принята под покровительство моих домашних и поступила на иждивение
экономии, на месчину[9].
И надо отдать справедливость Ульяне: не даром
она с семьей своей ела харчи и чем могла, тем и работала, отрабатывая
экономии за великую милость Господню, явленную ее сиротской доле. Глядя
на это, мои семейные полюбили Ульяну, а, полюбив, взяли ее с семьей на
полное свое попечение: завалится двор – двор поправят; там печка не
исправна, – печку прикажут новую сделать; то с подельной землей
распорядятся отдать ее под обработку надежному человеку – дома у Ульяны
работать-то мужиковскую работу было некому; там, глядишь, подати
спрашивают – оплатят и подати; взялись, словом, за Ульяну, как за дочь
родную.
И позавидовал враг человеческого рода Ульяне, и пошли по селу
суды да пересуды, кто во что горазд: совсем было извели несчастную бабу
так, что хоть вовсе отказывайся от помощи и опять ступай побираться по
миру, если не была так велика нужда с такой-то семейкой – сама девятая.
Пришлось смиряться да отмалчиваться, а когда тайком и горько поплакать.
Этим-то путем смирения и победила Ульяна все вражьи наветы: унялась
сплетня, порешив на том, что Ульяна – колдунья и "слово такое знает".
Порешила сплетня да на том и успокоилась.
Но не унялась бесовская сила и всю свою злобу и зависть перенесла
в сердца ближайших к Ульяне соседей, двух родных братьев Ильи и Сидора
Павлочевых. Эти уже просто, что называется, остервенились на Ульяну. И
почтительна она к ним была, даже заискивала – так нет же, видеть ее
равнодушно не могли и, кажется, разорвать были бы ее готовы, если бы не
знали, что за ее сиротством стоят ее покровители и не дадут ее в обиду.
Но чем более им приходилось сдерживать свою злобу, тем сильнее и
яростнее жгла она их сердца, прорываясь на каждом шагу соседских
отношений. Чего, чего только там не было!.. Кто знает, как и в чем
может проявляться мелочная злоба в деревне между соседями, тот и без
слов поймет, какую муку терпела Ульяна от братьев Павлочевых. Доходило
иногда до того, что в припадках бессильной ярости, истощив над Ульяной
весь запас ругательств, отколотив ни за что, ни про что то ту, то
другую из девочек, переломив спину дворовой собаке, искалечив
поросенка, курицу – словом, понатворив то или другое неистовство, они
за глаза грозились мне, грозили меня поджечь, убить... Мало ли еще чего
сулили мне, чтобы запугать и без того на полусмерть перепуганную
Ульяну.
"Ты, такая-сякая, на своих благодетелей надеешься! – кричали они
Ульяне, – так мы и им, и тебе покажем; мы вам зададим! Мы потрохи-то из
вас выпустим!"
И ярилась, и плевалась, и злобствовала бессильная ярость
осатаневшего сердца, но дальше угроз переступить не могла: свои пути у
Господа, и грань их не нарушить всей силе бесовского ополчения!..
С год, или немногим больше, продолжалась эта ненависть, горевшая
в сердцах братьев Павлочевых, не потухая, а все более разгораясь; и кто
знает, чем бы все это кончилось, если бы не грянул над ними гром кары
Божьего суда и гнева. В год с небольшим и следа не осталось от обоих
человеконенавистников. Началось с Сидора. Шел он из кабака домой, а
дело было поздней ночью, было темно; путь ему лежал через речку, а в то
время через речку перестраивали мост и перестилали мостовую настилку.
Был устроен рядом временный мост, по которому и ходили все трезвые
люди; ну, а у пьяного человека всякая бывает фантазия: и отправься
сильно подвыпивший Сидор по тому мосту, который перестилался. На мосту
с одной стороны доски были уже положены, но еще не были пришиты
гвоздями, а с другой только и было положено, что нужно было для
перехода плотникам; в промежутке же зияла четырехсаженная пропасть в
самую речку. Как уж это вышло, одному Богу известно, но только рано
поутру, когда вышли плотники на работу, то, к великому своему ужасу,
увидели Сидора уже мертвым: висит несчастный вниз головой над
пропастью, а ноги застряли между двумя досками мостовой настилки. Так и
кончил жизнь Сидор медленной, мучительной, страшной смертью.
