Проигрыватель орал латиноамериканскую песню. Блин, кругом одни латиноамериканцы! В Кастлвью их было больше, чем на всех сахарных плантациях, вместе взятых! Стоявший за стойкой латинос мурлыкал себе под нос, подпевая проигрывателю, и протирал стаканы, потряхивая головой в такт музыке. Посетителей в баре не было. Галлоран сел на табурет рядом с баром и попросил пива. Бармену, похоже, не понравилось, что ему помешали слушать его латиноамериканскую музычку. Он хмуро поставил стакан, который протирал, и отправился наливать пиво.
– Спасибо, – сказал Галлоран.
Бармен что-то пробормотал по-испански.
– Вы сами здесь живете?
– А что? Вы из полиции?
«Смешно!» – подумал Галлоран. Он улыбнулся и покачал головой:
– Нет. Я не из полиции.
– Вы похожи на полицейского, – сказал бармен и пожал плечами.
– Меня зовут Джек Галлоран. Я ищу свою дочь.
– Дочь, говорите?
– Да, дочь.
– Галлоран, говорите? – Бармен пожал плечами. – Нет, Галлоранов у нас тут нет. Дочь, говорите?
– Моя дочь. Белокурая девушка, восемнадцати лет. Мойра Галлоран.
– Нет, таких тут нет. Заплатите за пиво, пожалуйста.
– Я не коп, и она ни во что не ввязалась, – сказал Галлоран, доставая кошелек. – Мне просто нужно ее найти, вот и все.
– Мне по фигу, ввязалась она во что-то, не ввязалась, и вообще, кто она такая, – ответил бармен. – Я ее не знаю. С вас семьдесят пять центов.
Галлоран заплатил за пиво, которого он не пил, и снова вышел на авеню. На ту сторону улицы, по которой он шел, падала тень от элеватора, и это было хорошо: она хоть немного защищала от солнца. Ни ветерка, ни единого дуновения свежего воздуха. Проклятая жара и духотища. Он обходил бары, расспрашивая, не знает ли кто его дочь, Мойру Галлоран. И только в пятом баре ему наконец улыбнулась удача. Бармен, как и все прочие бармены, был пуэрториканцем, с таким густым акцентом, что его можно было резать мачете.
– Мойра Галлоран? – переспросил он. – Не, не знаю. Есть Мойра Джонсон.
– Джонсон?
– Джонсон, si. Высокая блондинка, такая, как вы говорит, восемнадцать-девятнадцать лет.
– Джонсон, говорите?
– Джонсон. Она замуж за Генри Джонсоном. Живут на Мариен-стрит. Вы знаете Мариен?
– Бывал.
– Вот там, – сказал бармен.
Галлоран вспомнил почтовые ящики у дверей своего бывшего дома. На них было написано «Джонсон» и «Гарсия». Неужели его дочь снова поселилась в их старом доме? Его адвокат говорил ему, что дом продавался, но, Господи Иисусе, неужели его купили Мойра с мужем? Может быть, они живут в той самой квартире, где жили они двенадцать лет тому назад, на первом этаже, а квартирку наверху, поменьше, сдают этому латиносу Гарсии – наверно, этот тот самый, который полол сорняки в палисаднике. Некоторые из этих латиносов чернее любого африканского ниггера.
Галлоран уплатил за пиво и вышел на улицу. На улице стало еще жарче, и Галлоран внезапно почувствовал, что обливается потом. Теперь, когда он был так близок к тому, чтобы найти ее, когда это оказалось куда легче, чем он думал, он внезапно вспотел и начал задыхаться. Когда он миновал знакомый поворот на Мариен-стрит, сердце у него в груди отчаянно колотилось. Он прошел мимо десятка девчонок-пуэрториканок, прыгающих через веревочку, и остановился перед домиком, в котором он когда-то жил с Джози и ребятами, пока ему не пришлось ее убить. Тот самый дом, который он семь лет делил с Джози. А теперь тут живет Мойра. Черный, как ниггер, латинос, Гарсия, все еще полол сорняки перед домом.
– Эй! – окликнул его Галлоран.
Человек поднял голову.
– По-английски понимаешь? – спросил Галлоран.
– Это вы мне? – уточнил мужчина. На вид ему было лет двадцать с небольшим. Худощавый парень в футболке и обрезанных по колено голубых джинсах. В правой руке он держал тяпку.
– Да, вам, – сказал Галлоран. – Я ищу Мойру Джонсон. Вы ее знаете?
– Знаю, – сказал парень. – А что вы от нее хотите?
– Это моя дочь, – ответил Галлоран.
– Ах вот как... – сказал парень.
– Что значит «ах вот как»?
– Значит, вас все-таки выпустили?
– А вы кто такой, черт побери?
– Генри Джонсон, – ответил парень. – Муж Мойры. Лучше в вы пропали. Мойра не желает иметь с вами ничего общего.
