Отослав затем Жана собирать книги и тетради, Дельтур сказал директору коллежа:
— Я никогда не встречал ребенка, обладающего таким сочетанием интеллектуальных способностей. Я займусь им… Меня особенно трогает его образцовая набожность.
О ирония судьбы! Старый Дельтур был поражен набожностью Жореса! Мог ли он думать, что доживет до того дня, когда Жорес поразит его своей революционностью и беспощадной борьбой против всего, что было так близко сердцу этого старого консерватора? Крайний клерикал и монархист, мечтавший о реставрации на троне Франции принца Орлеанского дома, оказался благодетелем и воспитателем будущего великого социалиста. Поистине это тот случай, когда нельзя не вспомнить старого изречения о том, что ни одно благодеяние не остается безнаказанным! Но до этого пока далеко, и еще не один год Жан будет радовать своего покровителя блистательными успехами в учебе.
…Старик не на шутку увлекся Жаном и не поленился в тот же день отправиться с ним на ферму Федиаль, чтобы познакомиться с его родителями. Аделаида без всякого удивления выслушала похвалы Жану из уст генерального инспектора. Нет такой матери, которую требовалось бы долго убеждать поверить в исключительные качества ее сына. Тем более что она уже не раз и раньше наслаждалась восторгами знакомых и соседей по поводу успехов Жанно. Отец высказал лишь тревогу, что Париж опасный город для юноши. Но Дельтур быстро успокоил его: он возьмет на себя ответственность за Жана, свободное время мальчик будет проводить в его доме. Федиаль и ее обитатели понравились Дельтуру. Его не могла не расположить и другая деталь: он понял, что Жюль Жорес тоже орлеанист; над его постелью висел портрет Генриха V, тогдашней надежды монархистов.
Жан проводил Дельтура обратно в Кастр и, не чуя под собой ног, возвратился домой. Впечатлений за день было так много, а будущее — Париж, Нормальная школа — туманно представлялось ему в сияющем ореоле славы ее многочисленных знаменитых учеников.
Нет лучшего повода для радостного веселья, чем неудача или проступок наиболее преуспевающего в науках ученика. Весь класс и на этот раз потешался от души, когда Жанно, толстяк из Лангедока, опять заснул на уроке. Это был Жорес, который сразу же вышел на первое место среди 72 учеников в парижском лицее Святой Варвары. Тот самый, кого беспрестанно ставили в пример и кем открыто восхищались самые придирчивые преподаватели.
Его покровитель Феликс Дельтур мог быть довольным. Из лицея ему писали: «Мы не можем нахвалиться нашим новым учеником с момента его поступления в Сент-Барб. Он показал себя очень серьезным юношей, прекрасно выполняющим все свои обязанности. У него очень развитое перо в латинском и французском. Мы связываем с ним большие надежды…»
Учеба в лицее Сент-Барб, находившемся на холме Святой Женевьевы, покровительницы Парижа, нравилась Жану. Дельтур приложил немало хлопот, чтобы устроить его в одно из самых привилегированных учебных заведений Франции. В лицее работали лучшие преподаватели, а ученики были призваны пополнить духовную элиту нации. Среди десятка молодых людей, которые, как и Жан, готовились к поступлению в Высшую нормальную школу, он провел два года. Профессора лицея видели в них будущих ученых и государственных деятелей и требовали от своих учеников значительно больших способностей и прилежания, чем обычно. Здесь были юноши с различными вкусами и стремлениями. Одни предпочитали изучать литературу, другие — историю или философию. Жану нравилось общение со сверстниками. Они обогащали друг друга энтузиазмом, идеями, знаниями и впечатлениями от прочитанных книг; в 17 лет ученику лицея считалось неприличным не иметь своей «системы» взглядов. В классах лицея шла довольно активная духовная жизнь, насколько это возможно в заведении монастырского типа, где ученики, нагруженные занятиями, были почти изолированы от окружавшего их шумного и блестящего города.
Но Жану не хватало привычного простора полей и южного солнца, теплого средиземноморского воздуха. Поэтому он и засыпал иногда над старыми книжками. Товарищей, особенно детей богатых родителей, а таких было в лицее много, забавляла и его внешность. Пиджаки всегда потрепаны, брюки гармошкой, ботинки стоптаны, а галстук помят. Ни к чему не был он так равнодушен, как к элегантности.
