Жан-Жак Руссо. Его жизнь и литературная деятельность - страница 5

для всех одинаковое и равное, право личности являлось санкцией доктрины, устранявшей все прежние санкции: и божественное благословение, и давность, и пыльные пергаменты, и даже интересы нации, блага просвещения. Все это стушевывалось перед естественными правами человека и суверенитетом народа, то есть собрания личностей, добровольно вступивших в общественный договор. Простота принципа, его прямолинейная логика и его независимость от каких бы то ни было заветов старины, так же как и от рамок цивилизации, изумили мир – очаровали одних, озлобили других. «Эмиль» был как будто для того написан, чтоб довести это очарование до энтузиазма, а это озлобление – до белого каления. Человечество не видело книги, которая с чарами художественного творчества и тонкого ума соединяла бы столько беспощадной и обаятельной критики самых основ того, что почиталось краеугольным камнем просвещения и цивилизации. Тот же «Эмиль», с другой стороны, не оставлял камня на камне от той школы, от той семьи, от той системы общественного и домашнего воспитания, которые были освящены авторитетом католической церкви и поставлены под охрану законов французского государства. Выход «Общественного договора» и «Эмиля» явился сигналом для начала гонений на Руссо со стороны правящих классов и страстной полемики между ним и вождями литературы Просвещения. Вольтер стал во главе этого похода.

Большой исторический интерес представляет это единоборство двух величайших писателей XVIII века. Если Вольтер развернул в этой полемике всю силу своего едкого, язвительного, бесподобного остроумия, то, с другой стороны, и Руссо оказался на высоте и волновал сердца высоким красноречием и широкой гуманностью. Переходя с места на место, отовсюду гонимый, всюду преследуемый, Руссо то там, то здесь разбивал свой временный лагерь и продолжал борьбу. Из Невшателя он написал «Lettres de la Montagne»[1], эту страстную филиппику против своих противников обоих лагерей. В Англии начал «Confessions»[2] —беспощадное самообличение и такое же беспощадное бичевание своих врагов. Борьба эта занимала историков литературы и с точки зрения художественной красоты знаменитого турнира, и по существу спора. С обычной ловкостью весь спор Вольтер разделил на ряд отдельных эпизодов, в которых по отдельности фернейский философ был зачастую более прав, нежели его странствующий, гонимый, больной физически и душевно противник. Но за деревьями отдельных эпизодов немногие разглядели лес основного вопроса: точно ли в развитии культуры и заключается вся задача и весь интерес человечества? Точно ли культура всегда благодетельна и ведет человечество к добру и правде? Точно ли программа, провозглашенная литературой Просвещения, есть программа народного блага и справедливости? Не просмотрели ли ее славные авторы существенной стороны культурного развития? И не указал ли Руссо на этот просмотр своей страстной проповедью против неправд цивилизации? Потому-то вокруг Руссо и теперь кипят страсти, волнуются сердца, раздаются благословения и проклятия… Его идеалы, его идеи еще и теперь – факторы современной истории, и задумчивый, меланхолический Жан-Жак еще участвует в развитии современных событий. Вольтер, Монтескье, Дидро, Кене, восстав против феодального господства и клерикальной опеки, полагали служить интересам народа, который был угнетаем этим господством и деморализуем этой опекой. Они успели подготовить ниспровержение этого строя, но вместе с тем подготовили для народа новых господ и новых опекунов, подготовили торжество плутократии. Вся политическая философия Руссо есть протест против такой эволюции. Более всякого другого оказав содействие ниспровержению старого порядка, Руссо, один из немногих, не только не положил ни одного камня в фундамент здания буржуазного господства, но даже подготовил борьбу и с этой новой формой общественного неравенства и народного порабощения. Принцип личности как верховный критерий доктрины и идея народа как добровольного, сознательного единения личностей являлись в течение всего XIX века руководящими во всех движениях французской и вообще западноевропейской демократии. Таков громадный