Хироси услышал последние булькающие хрипы умирающей девушки, наполнившие комнату смертью. Это заставило его вспомнить о собственной хрупкой жизни. Он сунул правую руку под футон и, рывком отбросив покрывало, выхватил дзитте — кинжал традиционной формы, которым раньше, в конце японской феодальной эпохи, были вооружены стражи порядка. Между лезвием и рукояткой имелось дополнительное приспособление в виде двух сильно загнутых вперед отростков на гарде для захвата и удержания клинка противника.
Хироси Таки мастерски владел холодным оружием.
Катана — большой самурайский меч Зеро — устремился в грудь Хироси, но тот, отражая удар, взмахнул рукой, поймал его между лезвием и выступом гарда своего дзитте и повернул рукоятку. Лезвие меча оказалось зажатым, и Хироси рванул его на себя и в сторону. Зеро не смог удержать рукоять меча, и тот вонзился в футон сбоку от сидящего Хироси.
Хироси мгновенно освободил дзитте и попытался ударить, направив его в горло врага. Но убийца резко ударил Хироси ребром ладони по запястью, одновременно выдергивая другой рукой катану. Меч просвистел перед самым лицом отпрянувшего Хироси.
Готовый к такому повороту событий, Хироси снова попытался применить кинжал, чтобы на этот раз сломать клинок захваченного меча. Но противник вовремя разгадал его намерение и отвел руку. Дзитте только лязгнул по мечу, но не захватил его в тиски. Хироси сделал отчаянный выпад, снова целясь в горло, уже уверенный, что не промахнется, и это был его последний выпад.
Встречным ударом, слишком стремительным даже для глаз Хироси, Зеро выбил оружие у него из рук, и кинжал, пролетев через всю комнату, со звоном упал на пол.
Воспаленным взглядом следил Хироси за сверкающим клинком Зеро, пересекающим столб лунного света. Полыхнуло холодное пламя. Хироси закричал.
На его теле появилась единственная, но глубокая ранка, словно молниеносный надрез, сделанный искусным хирургом. Кровь брызнула из ранки фонтаном, а Хироси все кричал, глядя на скрытое повязкой лицо. Он еще боролся, пытаясь достать его рукой, но Зеро с нечеловеческой силой пригвоздил предплечье Хироси к полу.
Хироси, охваченный безумием обреченного, напрягся и, закусив губу от дикой боли, встал. Сквозь хлынувшие из глаз слезы увидел свое неестественно вывернутое плечо и выпирающую из сустава кость.
— Кто? Кто ты? — выдохнул он, потом взмахнул здоровой рукой, рассек ее об обоюдоострое лезвие меча и, не замечая боли, вцепился в черный плащ, силясь проникнуть взглядом сквозь мрак ночи.
— Кто ты?
За миг до смерти ему было необходимо во что бы то ни стало сбросить покров с этой тайны. Ему показалось, что он узнал...
И снова раздался короткий, леденящий душу смех.
— Зеро.
Когда разбуженные люди Хироси, схватив оружие, прибежали из других частей дома в спальню хозяина, они нашли там только два бездыханных тела. В крыше зияла дыра, луна заливала комнату мертвенным светом и отражалась в остекленевших глазах покойников. Зрелище было столь жутким и произошло все так быстро, что слугам в суеверном ужасе сначала показалось, будто на дом обрушилась карающая десница самого Будды.
Наше время, весна
Париж — Токио — Вашингтон — Мауи
Майкл Досс начал Сюдзи Сюрикэн на рассвете. Буквально эти слова означают «высечь на камне девять иероглифов», но могут быть переведены и как «девять сабельных ударов». На самом деле это дыхательные упражнения с повторением на выдохе девяти магических слов-идеограмм. Столетиями некоторые буддийские секты передавали своим ученикам эзотерические, доступные лишь посвященным, традиции и навыки, включавшие в себя искусство фехтования кэндзитсу и многое другое.
Как обычно, Майкл начал с того, что вообразил, будто слышит звуки японской бамбуковой флейты, под которую когда-то проходило большинство его тренировок. Пронзительно чистые, нежные ноты, звучащие только в его мозгу, позволяли ему забыть, где, в каком городе и в какой стране он находится, забыть любой язык, любые обычаи и условности и помогали достичь состояния сосредоточенности и слияния с некоей глубинной сущностью бытия. Без сосредоточенности и слияния Сюдзи Сюрикэн невозможно. Просто произнести девять магических слов-заклинаний недостаточно, их необходимо наполнить жизнью и, совершив это, обращаться с ними сугубо осторожно и с неусыпным вниманием.
