— Вы так говорите, как будто люди никогда не убивают своих родных, — усмехнулся Ломов. — Кстати, вам известно, что между сестрами были не слишком приязненные отношения?
— Я бы сказала, что такие отношения неизбежны, когда одна сестра хорошенькая, а вторая — не очень. Сам по себе данный факт еще ничего не доказывает.
— Но возбуждает определенные подозрения, согласитесь!
— Сон, Сергей Васильевич, сон — вот чего я не могу понять! Точнее, почему часть сна совпала с реальностью. Вот вы, например, можете объяснить, почему так вышло?
— Допустим, Оленька не собиралась убивать Лизу, — точнее, не собиралась убивать ее сейчас, — начал Ломов, хмуря свои кустистые брови. — Допустим, ей приснился сон, и Арсений тоже что-то такое увидел. Все заинтригованы, а дальше по странной прихоти судьбы Лиза нашла подвенечное платье. И тут преступница поняла, каким образом она может избавиться от сестры, не вызвав подозрений. Убийство было совершено импульсивно, понимаете? Подвернулся удобный случай, и преступница его использовала. Это не значит, что она особенно умна или особенно коварна. Она просто сумела использовать возможность, которая ей представилась, вот и все.
Однако стройная теория Сергея Васильевича не выдержала столкновения с фактами, потому что позже в тот же день Амалия встретилась с Ларионом Масловым. Мало того, что он перечислил, что Лиза ела и пила во время своего последнего ужина — то же, что и остальные члены семьи, — но и в подтверждение своих слов привел с собой на встречу с Амалией в Летний сад Соню, которая смогла подробнее рассказать Амалии об интересовавшем ее кофейнике.
— Да, у барышни был в спальне кофейник.
— Кто его принес накануне ее смерти? Вы?
— Нет. Глаша.
— Это другая горничная, — пояснил Ларион.
— Давно она у Левашовых?
— Давно, лет пять, я думаю.
— А кофе кто готовил? — спросила Амалия, обращаясь к Соне.
— Илья, наш повар.
— Ему за пятьдесят, — счел нужным пояснить Ларион. — Всю жизнь работает у Левашовых.
— Что стало с кофейником после того, как обнаружили тело?
— Ничего не стало, — пробормотала Соня, глядя на Амалию во все глаза. — Он на подносе стоял. Доктор приехал, сказал, что барышня умерла. Наталья Андреевна заплакала, махнула рукой в расстройстве и чуть кофейник не опрокинула. Велела мне, чтобы я его унесла… Я и унесла. Мы с Глашей потом на кухне кофе допили…
— Вы допили кофе? — медленно проговорила Амалия.
— Ну да, — подтвердила Соня. — Не выливать же его…
Версия о сестре-отравительнице, подсыпавшей яду в кофе, разваливалась на глазах, но Амалия затруднялась определить, довольна она или, наоборот, недовольна. На ее взгляд, Оленька не подходила на роль преступницы, тем более такой отчаянной и хладнокровной; но с другой стороны… с другой стороны…
— Ты еще обещала про окна рассказать, — напомнил Ларион горничной.
— Барышня не открывала окна на ночь, — сказала Соня. — Днем случалось, если жарко было, а ночью — нет.
…Странно, думала Амалия, все обстоятельства словно указывают на то, что имело место не преступление, а максимум несчастный случай. Но почему же я отказываюсь в него верить?
— Думаю, я должен сказать вам еще кое-что, госпожа баронесса, — добавил Ларион. — Я говорил с доктором Дегуровым — его вызвали, когда обнаружили Лизу лежащей на полу. Доктор хорошо знает семью, он имел дело еще с родителями Натальи Андреевны. Так вот, мать Натальи Андреевны тоже умерла совершенно неожиданно и тоже от сердечного приступа. У Лизы бывали обмороки, и у ее бабушки перед смертью случались обмороки. Возможно, тут сыграла свою роль наследственность… хотя, разумеется, я не специалист в таких вещах… Но доктор полагает, что это возможно.
— Ох ты, господи, страсти какие! — вырвалось у Сони.
Амалия дала горничной рубль и отпустила ее, после чего повернулась к Лариону.
— Я очень благодарна вам за помощь, Ларион Алексеевич… Возможно, мой интерес показался вам странным… или даже неуместным… но обстоятельства, которые сопровождали происшествие… согласитесь, они заслуживали внимания.
Обычно баронесса Корф куда четче формулировала свои мысли, и ее охватила досада. Интуиция, отмахиваясь от фактов, упорно твердила ей, что смерть Лизы вовсе не была случайностью; и все та же интуиция намекала, что, возможно, ничего еще не кончено. Для человека, который считал себя прежде всего реалистом, такой бунт малой части его «я» представлял серьезные неудобства.
