Юлька вскочила, отошла на несколько шагов назад, тщательно зажмурилась и снова подошла к плакату. Нет, ошибки быть не могло. Она посмотрела на фотографию сощурившись, для верности провела по ней пальцами. Ровная глянцевая поверхность отозвалась приятным холодом, а Юля без сил рухнула на кровать, стиснув виски ладонями… Теперь она понимала, что за мысль промелькнула у нее в голове в тот момент, когда Сергей и Юра пожимали друг другу руки. Она видела его кисть, развернутую к свету, и по какой-то нелепой случайности именно тогда вспомнила ту белую короткую полосочку на плакате, которая постоянно привлекала к себе ее внимание. Но там, в кабинете, отделенная от портрета расстоянием в два стола и один проход, Юлька принимала ее за типографский дефект. Теперь злосчастный плакат лежал рядом, и она с опозданием убеждалась, что это не содранная краска, а обычный белый шрам на правой кисти, между большим и указательным пальцем… Точно такой же, как на руке у Сережи…
* * *
Андрей залпом выпил рюмку водки, закусил ломтиком ветчины и поплелся открывать дверь. Он не просто не хотел, не мог сейчас никого видеть. Но звонок продолжал надрываться так, что чуть ли не лопались барабанные перепонки. После этой истории с Юлей он чувствовал себя законченным подлецом. Она, конечно, тоже, девочка — не подарок, как выяснилось. Но наверняка были какие-то жизненные обстоятельства, которые заставили ее так поступить. Может быть, она просто мстит за что-то этому Селезневу? Вон как она бесилась при одном упоминании о нем еще тогда, у себя в квартире на Водном стадионе! Может, он сделал ей ляльку и бросил, а может, просто оттрахал по пьяни и выкинул голую на улицу? Мало ли что… «Эх, Юлька, Юлька, влетела ты из-за меня в историю!» — размышлял Андрей, подходя к двери и заправляя синюю футболку в трико. Звонок еще раз заверещал над самым его ухом, он скривился и повернул колесико английского замка.
На пороге стояла девица, рыжая, накрашенная и пьяная в зюзю.
— Здравствуйте! — произнесла она радостным голосом юной пионерки и слегка качнулась вперед. — А Вера Федоровна здесь живет?
— Нет, — ответил Андрей, собираясь захлопнуть дверь.
— А Матрена Тихоновна? — поинтересовалась она, просовывая между косяком и дверью ногу в грязном белом сапоге.
— И Матрена Тихоновна тоже, — он почувствовал, что все внутри него начинает закипать. Но рыжая только улыбнулась совершенно обескураживающе и спросила:
— Значит, жены у вас и в самом деле нет?
— А почему вы решили, что мою жену должны звать Вера Федоровна или Матрена Тихоновна?
— Ничего я не решала, — она попыталась пожать плечами, причем правое при этом поползло вверх, а вот левое почему-то вниз, и окончательно расплылась в лягушачьей улыбке. — Просто, если бы у вас была жена или девушка, она обязательно бы уже вышла разобраться, что здесь происходит… Я очень противная, да?
— Нет, почему же, — усмехнулся Андрей. Девица была не противной, а скорее смешной. И даже не из-за рыжих волос, зачесанных с неуместной претензией на изысканность, и не из-за размазанной на подбородке помады. Просто чувствовалось в ней что-то ужасно детское, несмотря на то, что лет-то ей было уже за двадцать.
— Я и так знала, что вы холостой, — сообщила она, просачиваясь в квартиру, — а проверяла так, на всякий случай. Я в доме напротив живу и уже очень давно за вами наблюдаю. И в машину вы садитесь всегда один, приезжаете, правда, с девушками, но с разными… Они вам не подходят, честно!
— А кто подходит? — улыбнулся он. — Ты, что ли?
— А хоть бы и я! — с вызовом заявила рыжая и, стремительно стащив с себя куртку и сиреневый джемпер, осталась в одной тонкой маечке и драповых брюках. Шейка у нее была нежная, розовая и, в отличие от лица, не измазанная кремом, титечки маленькие, но сексуальные, а плечики так и совсем на пятерку. Но Андрей вовсе не собирался ничего с ней иметь, и, наверное, это отразилось в его взгляде. Потому что девчонка тут же скукожилась, прикрыла грудь руками и заплакала навзрыд.
— Я страшная! — причитала она. — Я рыжая и страшная! И ты никогда, никогда меня не полюбишь… Андрюша-а-а, я так тебя люблю!
