И вот только после этого, дети мои, – после того, как Фредди Парр упал и снова всплыл и стало ясно, что из этой неумышленной раны в голову идет кровь, только не обычная, ярко-красная, готовая тут же смешаться с водой, а темная, клейкая, густая субстанция цвета черной смородины, – я вдруг очнулся. Я понял. Я понял, что смотрю на мертвого. На что-то такое, чего я еще ни разу не видел. (Я видел, как мама умирала, а мертвой уже не видел.) И это не просто мертвое тело, а тело друга (друга, если честно, весьма ненадежного, который не раз и не два показывал себя не с лучшей стороны – но все-таки друга). Фредди Парра. С которым болтал позавчера. С которым совсем недавно сиживал на высоких берегах Хоквелл-Лоуда, там, где он впадает в Лим, недалеко от места, где сам Лим впадает в Узу, и мы шутили с ним и пересмеивались. Вместе с Диком, и с Мэри Меткаф, и с Ширли Элфорд, и с Питером Бейном, и с Дэвидом Коу, по большей части полуголыми, и руки-ноги в тине, потому что там было наше любимое место, чтобы плавать.
Если, конечно, не брать в расчет, что Фредди Парр плавать не умел.
Веки у Дика ходили часто-часто. Отец выругался – тихое присловье богобоязненного человека, который никогда не помянет имени Божьего в гневе, вот разве только с отчаяния, – и опять зашурудил багром, пытаясь уцепиться за одежду.
Мы вытащили Фредди из воды. Все втроем (набухшие водой тела – ноша нелегкая) мы втянули его по сходням и отнесли на бетонированную площадку, туда, где бечевник выходил прямо к дому. Там, поскольку для возвращения недоутопших к жизни именно эта позиция считается наилучшей, отец положил его наземь, лицом вниз. А затем, поскольку отец проходил во время оно некие существовавшие под покровительством Товарищества по дренажу бассейна Большой Узы (в которую Лимское товарищество по дренажу и судоходству входило на правах составной части) символические курсы искусственного дыхания по методу Хольгера-Нильсена, он стал надавливать Фредди между торчащими его лопатками, поднимать и опускать его закоченевшие руки, и занимался он этим не меньше четверти часа. Не потому, что он не знал, так же как Дик и я, что Фредди мертв, но потому, что был он человек суеверный и никогда не сбрасывал со счетов возможность чуда, а еще потому, что эта ритуальная последовательность телодвижений оттягивала момент, когда он будет вынужден смириться с приговором. Что тело мальчика было найдено у него на шлюзе, мальчика, которого – прояви смотритель должную бдительность – можно было бы спасти; что поскольку шлюз на нем, так и вся ответственность на нем; что это был труп соседского сынишки, а они сто лет знакомы; что, вытягивая тело из оды, он по дурацкой своей неловкости нанес ему багром глубокую рану в голову, а поранить мертвого есть грех, наверное, даже больший, чем поранить живого; что нужно поставить в известность и вызвать на место происшествия соответствующие службы; и что, в который раз, в его тихую речную жизнь вторглась Беда.
Потому что, когда на шлюз приносит течением мертвое тело, а у смотрителя такой характер, как у моего отца, то это не случайность, а проклятие.
У Фредди Парра изо рта текла вода, но кровь из тутового цвета раны у него на виске больше не шла. Вода выплескивалась у Фредди Парра изо рта ритмически, в такт Хольгеру-Нильсену. Потому что есть и такая вещь, как дренаж человеческого тела и откачивание вод. Чем еще занимался отец в то июльское утро, как не привычным – из поколения в поколение – делом предков: изгонял воду вон? Но они-то вернули землю в мир, а он жизни вернуть не смог…
Таким это утро мне и запомнилось: молчаливая группа людей на голой бетонной площадке, отец трудится в поте лица, против реальности, против закона природы – что мертвое живым опять не сделать; щебечут жаворонки – на фоне утреннего неба, в маслянисто-желтом токе солнечного света, который льется не спеша вдоль Лима и подрумянивает желтый кирпичный фасад нашего дома, где над дверью каменная резная вставка с датой – 1875, а над датой вырезаны еще подобием герба два скрещенных пшеничных колоса, которые при ближайшем рассмотрении оказываются вовсе и не пшеничными, а длинноостыми колосьями ячменя.
