— Как можно, дон Херонимо! Я потребую взять вас в качестве толмача.
— А что будет потом, когда клетка откроется? Вы убьете этого заблудшего сына Божьего?
— Нет, выбью дух и запру в камере. — Тут Ромка не кривил душой, убийства ему претили.
— А потом мы отправимся в покой великого правителя? — теперь в голосе Агильяра слышался испуг.
— Да бог с вами, — откликнулся Ромка, поежившись от перспективы оказаться в заполненных вооруженными стражниками коридорах. — Нам бы только выбраться на поверхность, срезать лодку и предупредить Кортеса. — Он еще раз поежился, вспомнив о чудовище в озере, но пугать сверх меры добрейшего дона Херонимо не стал. — Ну, кричите же.
Книжник подошел к решетке, помялся и пропищал что-то на напевном мешикском наречии.
— Громче, громче, — подстегнул его Ромка.
Де Агильяр повторил то же самое, но уже несколько окрепшим голосом. Помолчал, прислушиваясь. Тюремщик не шел.
— Дон Херонимо, вы же пастырь, хоть и очень бывший. Представьте себе, как читаете проповедь с амвона целой толпе язычников, и нужно, чтоб ваш голос проник в сердце каждой заблудшей овцы. Ну!
Голос де Агильяра набрал силу и напевность. Были б в камерах стекла, точно б зазвенели. За дверью раздался топот. Взвизгнули петли. Распахнутая дверь стукнула о стену. Тюремщик вихрем ворвался в коридор, размахивая чадящим факелом. Узники снова закричали, но голос Агильяра перекрывал их гомон. Он возносился под каменные своды и гремел оттуда подобно трубе архангела Гавриила.
Ошарашенный его смелостью, тюремщик застыл посереди коридора, утирая с пухлых губ следы недавней трапезы и силясь вникнуть в суть происходящего. Наконец разобрав, что речь идет не о скудости рациона или его недостатке, он бросился утихомиривать остальных. Обмотанная тряпьем палка без разбора замолотила по прутьям.
Наведя относительный порядок, он вернулся к камере Агильяра. Книжник снова повторил Ромкину историю. Тюремщик внимательно выслушал его, недоверчиво качая головой, и повернулся к Ромкиной камере. Ничего не выражающие глаза обшарили загорелое лицо молодого человека. Его драную одежду, сквозь которую отсвечивало по-рыбьи белесое, давно не видевшее солнца тело. Худые сапоги с прилипшими соломинками. Покачал головой и развернулся на выход. Молодой человек остолбенел — его план рушился с треском догорающего факела.
Агильяр просунул птичью руку сквозь прутья и ухватил мешика за жирное предплечье. Тот одним движением стряхнул пальцы и замахнулся. Книжник отпрянул в глубь камеры, но говорить не перестал. Голос его становился все настойчивей, убедительней. Тюремщик некоторое время вслушивался в птичий щебет бывшего монаха, потом обернулся и опять подошел к Ромке. Снова пробежал безучастными глазами по едва различимой в свете факела фигуре и потянулся за ключами. Ромкино упавшее было сердце вновь воспрянуло и погнало по жилам кровь, густо замешанную на горячке предстоящей битвы.
Чтоб не спугнуть мешика, он отступил подальше от решетки и нарочито покорно склонил голову. А потом даже присел на тюфяк. Громыхнув массивной связкой ключей, мешик вошел в камеру, заполнив собой большую ее часть. Ноздри идальго обожгло луковым перегаром и вонью давно немытого тела. Огромный живот колыхнулся у самого лица, а толстенная безволосая рука нависла над головой, норовя уцепиться за волосы. Содрогнувшись от отвращения, Ромка отпрянул. Мешик сделал еще шаг, окончательно зажав его пузом в углу, схватил за шиворот и, как нашкодившего котенка, выволок из камеры в узкий коридор.
Ромка дернулся, пытаясь вырвать остатки трещащей по швам рубахи из толстых пальцев. Обмотанная тряпками палка опустилась на затылок. Боли не было, но мир качнулся и начал меркнуть. Едва не соскальзывая за край забытья, Ромка представил себе, как его, избитого и растерзанного, притаскивают в тронный зал. Допрашивают — и, быстро поняв, что он соврал и ничего не знает, отправляют на жертвенный камень. Он снова дернулся, превозмогая звон в голове и резь в подмышках от натянувшейся рубахи. Вырваться опять не удалось.
Ромка зажмурился, ожидая нового удара, но вместо этого мешик качнулся сам и разжал пальцы. Все тело молодого человека заныло от предчувствия нехорошего. Он заскреб по камню ногтями и подошвами, торопясь убраться от падающего тела. В мгновение ока оказавшись у потушенной жаровни, Ромка услышал сочный шлепок, будто на мостовую уронили кусок мяса, а потом звонкий, с треском удар, будто следом упала спелая тыква.
