— И куда они все внезапно подевались? — саркастически поинтересовался мужчина. — Волки съели?
— Придем в Кировск, там, надеюсь, все выяснится, — пожал плечами сержант — и вдруг увидел, как из-под березовых ветвей вылетают, прижимаясь к гривам коней, закованные в железо всадники с обнаженными саблями.
Степан схватился за кобуру, расстегнул — а первый из всадников уже промчался отделяющие его от людей пять-шесть метров. Степан достал пистолет — всадник в островерхом шлеме с посвистом взмахнул саблей направо и налево. Голова стоящей к нему спиной девушки надломилась набок и повисла на лоскуте кожи, а череп лысого мужчины прорезала глубокая рана. Сержант столкнул флажок предохранителя, дернул затвор — скачущие по пятам первого два других всадника располосовали саблями хиппи и обоих парней, а первый воин уже поравнялся со Степаном.
Сержант вскинул пистолет, но каленый суздальский клинок упал вниз, прошелестев мимо его уха и перерубив ключицу и несколько верхних ребер. Рука повисла. Двое поотставших всадников дотянулись мечами до последней уцелевшей девушки, отрубив ей руку и глубоко исполосовав спину. А Степан приложил левую руку к разрубленному плечу, посмотрел на струящуюся кровь и сильно удивился тому, что после всего этого остался жив. Однако в ногах ощутилась предательская слабость. Сержант упал на колени, простоял так еще несколько секунд, стараясь удержаться в сознании, а потом рухнул лицом вниз.
Глава 3. Человек государев
Трое скачущих одвуконь всадников стремительно пронеслись по тропе между яблоневым садом и капустными грядками, проскочили в ворота огороженного высоким тыном двора и остановились у резного крыльца бревенчатого дома в два жилья.
— Никак в нетях все? — усмехнулся русоволосый кареглазый воин, одетый в зашнурованный до горла короткий юшман. Ноги его поверх сапог из толстой бычьей кожи прикрывал темный батарлыг, на правой руке был закреплен ярко начищенный наруч. — Государеву человеку корец поднести некому?
С левой стороны его седла у самого стремени, под круглым щитом, болталась потрепанная ивовая метелка, с правой стороны, под островерхим шлемом, покачивалась полусгнившая собачья голова. Колчан с луком лежал на крупе вороного коня.
— Смотрите, чудь белоглазую провороните, — он спрыгнул с седла на землю, придержав кривые сабельные ножны.
Только тогда из ворот длинного сарая, у стены которого лежала кипа сена, выбежал боярский ярыга и подхватил коня под узды.
Двое других всадников тоже спешились. Один — совершенно седой, с короткой аккуратной бородой, был одет в старый дедовский колонтарь и полотняные порты, на поясе висел прямой меч и длинный косец. Второй, молодой безусый парень, красовался в одной косоворотке — правда, у седла его также висели продолговатый щит-капелька и ляхская железная шапка с бармицей, а на поясе болталась кривая татарская сабля.
Из дома выбежало еще несколько подворников, а следом за ними появился и сам боярин Харитон Волошин, в синем опашне поверх блестящей рубахи и портков из по-валоки.
— Не рад государеву человеку, боярин, — укоризненно покачал головой Зализа. — Не ждешь, не привечаешь.
— Пульхерия, поднеси гостям сбитеню с дороги, — распорядился Харитон. — В горницу их проводи, снеди поставь.
Однако спорить с тем, что гостю он не рад боярин не стал.
Еще ни разу вслух не повздорил боярин Волошин, считающий свой род со времен великого князя Михаила и владеющий самыми обширными поместьями на Ижорском погосте с опричником Семеном Зализой, целовавшем саблю лично государю Ивану Васильевичу на верное честное служение и получившего на прокорм семь деревенек, откупленных у вотчинника Антелева, как разоренные полным его нерадением. Вслух они никогда не спорили — но взаимная неприязнь выступала в мелочах. Никогда еще корец после долгого пути не подносила опричнику дочь или жена боярина Харитона — а только дворовые бабы. Именно бабы — даже девки молодой Волошин к государевым людям не подпускал. Никогда не садился боярин с Зализой за один стол, никогда не кормил вдосталь. Только так, долг свой блюл, и не более.
