Медведев вошел на вахту, следом открылась дверь, и Шакалов втолкнул пятерых испуганных зэков. Они нехотя и привычно сбились в углу комнаты, с тоской ожидая наказания - провинность была написана на их угрюмых лицах.
- Разделись, быстро! - крикнул на них Яйцещуп, служака, любивший дознаваться и отлавливать нерадивых.
Кликуху свою позорную он получил за маниакальную привычку при входе в Зону щупать каждого входящего зэка за мошну, ища там скрадки-ухороны: табак, анашу и еще что-то запретное. Трудно понять, кому этот ежедневный ритуал доставлял больше сексуальных ощущений - дурному верзиле прапорщику или ухмыляющимся зэкам. Никогда он ничего не находил, но нехитрую эту процедуру превращал для себя в потешный спектакль, в ходе которого ржал и, как ему казалось, острил, что-то наподобие: "Ну что, у тебя пусто все? Небось Синичкина охмурил с утра?" Синичкин, известный в Зоне "голубой", мог стоять здесь же, что еще больше подогревало губошлепа.
Зэки неохотно разделись, прикрывая наготу, подняли глаза к потолку жалкие и униженно-злые.
- Та-ак, шо-о уши развэсилы? Спыной, спыной к нам! - крикнул прапорщик. - Сины-ычкин! Отошел, можешь одеться, пупсик... Ну, дывытесь, товарищ майор, - обратился Шакалов к Медведеву, будто и не было этих двух лет, словно вчера расстались. - Последние художества! - Шакалов сплюнул. Оглядел вдруг майора, и до него дошло. - Так вас с возвращением, что ли, поздравить? Как здоровье?
- Спасибо. Видишь, еще на одну ходку пошел, - грустно улыбнулся майор.
- Дело хозяйское, товарищ майор... - осторожно заметил Шакалов. - Но я после пенсии - сюда ни ногой. Хватит, насмотрелся на этих мазуриков! гаркнул: - Стой нормально! - боковым зрением уловив шевеленье в углу. Подывитесь...
Медведев обернулся, чтобы полюбоваться. Спины над чахлыми ягодицами осужденных вздулись и покраснели до синевы, словно пороли их нещадно кнутом.
Подойдя ближе, майор усмотрел на телах в синюшно-красных отеках свежие наколки: у двоих кресты с распятием Христа, у третьего - большой полумесяц и маленькая мечеть под ним.
- Вчера же всех осматривали. А за ночь уже намалевали! - развел руками, отдуваясь от злости, прапорщик.
Медведев озабоченно кивнул ему, еще раз оглядел красноспинных.
- Фамилия? - спросил спину - обладательницу полумесяца.
- Цесаркаев, - весело ответила с кавказским акцентом спина.
- Почему не крест? - задумчиво спросил Медведев.
- Мусулманын, гражданын началнык... - обидчиво протянула спина.
- Ну да... В изолятор! - кивнул конвою. - И сколько таких? - обернулся Медведев к Шакалову.
- Да с полсотни уже набралось. Но это последние...
Цесаркаева вывели, а Медведев рассматривал следующую спину сгорбленную, стариковскую. Шакалов возмущенно помотал головой:
- Это вообще отдельный случай... Кукушка, повернись!
Дед повернулся, и взорам предстал большой портрет генералиссимуса Сталина. Человеческая плоть словно изгоняла вождя народов - грудь по татуировке была изрезана, шрамы только-только зарубцевались.
Медведев, наклонив голову, рассмотрел лик вождя, поднял глаза на седовласого, ухоженного старика Кукушку. Тот смотрел чистыми голубыми глазками - ну прямо ангел...
- Чего это ты вдруг? - осторожно спросил майор, показав на сурово хмурившегося вождя, поросшего седым волосом по впалой груди зэка. Одевайся...
- Дак я сводил ее, - радостно сообщил старик. - И крест на спине... тоже сводил.
- Тоже... мусульманином заделался! - выдохнул Шакалов.
Кукушка реплику пропустил мимо ушей, продолжал говорить деловито-рассудительно, одновременно неспешно одеваясь.
- Это я в тридцать седьмом наколол. Чтоб не расстреляли. Тогда ведь как было: если... он у меня на сердце, - показал на грудь, - стрелять, значит, не будут. А теперь-то зачем? На волю скоро. Вот ляписом и ножичком решил свести со своего сердца мавзолей. Не совсем удачно, согласен.
- А крест зачем сводил?
- Я свой крест уже относил... - серьезно ответил зэк.
- Никто не спасался... никаким портретом, - вставил злой Шакалов. Расстрел - и хана.
- Спасался, еще как спасался, - упрямо, надув губы, как маленький ребенок, возразил дед.
