В эти минуты, быть может, я и правда был похож на инфузорию (что весьма сомнительно), но мне, опять-таки, было глубоко на это наплевать.
Стоит ли удивляться, что со временем я стал всё больше отстраняться от общества. Не в полной мере, конечно, но всё же. Я погружался в книжные миры, отдаляясь от реального. Там мне было лучше, спокойнее.
Вскоре я совсем перестал находить общий язык с одноклассниками. Учащались конфликты. Всегда хотелось отстраниться от всех, сесть в каком-нибудь безлюдном тихом домике и жить так, чтобы меня никто не трогал. Чтобы только я и мои фантазии. Я и моё видение окружающего мира. Я и мои переживания.
Но зачастую желание не выделяться, стать невидимым для общества, влечёт ещё большее его внимание. И почему-то со стороны личностей далеко не самых приятных… Эх, уверен, у каждого в школе случалось какое-нибудь особенное негативное событие. Событие, которое запоминалось потом на всю оставшуюся жизнь. Вообще, не понимаю, для чего нужна школа. По мне так — это место, где ходуном ходит ещё не окрепшая детская психика, балансируя на остром лезвии глубинных душевных травм. В школе дети, находясь в окружении других детей, — уж не знаю, почему, превращаются в маленьких нравственных выродков.
У меня то самое событие произошло в девятом классе. В том самом возрасте, когда ты ещё не старшеклассник, но уже и не салага. После уроков одноклассники позвали меня на — как они изящно выразились — «чисто мужской разговор». На заднем дворе школы. Я, конечно же, знал, какие разговоры ведутся в этом месте.
До сих пор не могу вспомнить, о чём они мне там говорили. Но суть я, кажется, уловил. Они собрались проучить меня, угрюмого и «замкнутого ушлёпка», за то, что я не являюсь частью их крутой компании. За то, что, мол, смотрю на них с полным равнодушием и высокомерием. И держусь от всех особняком, «как царь».
Я с младших классов являлся мишенью для их «искромётных» шуточек и обслюнявленных комочков бумаги. Но в тот день, видимо, их злоба ко мне достигла своего апогея и им нужно было куда-то направить всю ту желчь, что настаивалась в их душонках. Куда же, если не на меня самого. Что уж их скупой фантазии далеко ходить.
И началась расправа. Я вначале сопротивлялся. Даже смог отразить несколько ударов. Но всё же их было двое. Один меня схватил сзади, а второй без остановки сокрушал кулаком куда ни попадя. Остальные пятеро просто смотрели, заключив нас в круг. Ещё один стоял неподалёку на стрёме.
Я был взбешён. Но прекрасно понимал, что, как ни старайся, уже не выбраться. В эти секунды я не принадлежал себе.
И поэтому решил не сопротивляться.
Раз так, то пусть это будет игрой. Я намеренно отдавал своё тело под раздачу их подростковой агрессии, чтобы затем взглянуть им в глаза. Особенно меня интересовали глаза тех, кто просто стоял и наблюдал за насилием против слабого и ничего не делал.
Да, я играл. Несмотря на настоящую боль, играл и наслаждался предвкушением зарождающегося в них чувства вины и сожаления. Уже во время избиения я замечал, как глаза некоторых стоящих в круге начинали по-особенному блестеть.
В конце, когда я лежал на асфальте с отбитыми почками и окровавленным лицом, один из них на прощание саданул мне ногой в грудь. Дыхание спёрло, краткий стон замер в лёгких — ни выкрикнуть, ни вдохнуть. Пространство сузилось, и только этот чёрный неровный асфальт заднего школьного двора встал перед глазами, смешавшись в одно тошнотворное пятно.
…Чувство вины и расплата за свои деяния доберётся до каждого из них. В этом я не сомневался. И в ту секунду меня утешала эта мысль.
Напоследок они бросили мне несколько каверзных слов, подчёркивая моё низкое положение среди них, и, развернувшись, стали уходить.
Я с трудом приподнялся. Внезапно в голове блеснуло что-то решительное, дерзкое.
— Йокоп! — бросил я им в след.
Они в тот же миг остановились. Обернулись.
— Чё ты там рявкнул? — сказал тот, кто разминал об меня кулаки.
— Аджедан! — проговорил я с той же выразительной интонацией.
Они озадаченно переглянулись. Застывшая на их лицах тупость меня улыбнула.
Наконец я произнёс третье слово:
