К большевикам, повторяю, все относились отрицательно. Когда июльское восстание было подавлено, в моей семье, среди моих знакомых ждали, что все главари этого восстания будут арестованы и если не расстреляны, то упрятаны куда-нибудь на много лет. Но, как вы, вероятно, знаете, Керенский отказался это проделать.
В эмиграции об этом постоянно говорили - Милюков, Алданов и другие люди, изучавшие русское прошлое. Милюков упрекал Керенского за то, что тот не расстрелял главарей большевизма. Ведь сам Ленин сказал после июльского восстания: «Они теперь нас всех перестреляют, как куропаток». Если бы Временное правительство проявило сколько-нибудь энергии, они могли бы всех поймать и уничтожить.
Как бы ни относиться к вопросу о личности в истории, я думаю, никто не станет спорить, что сочувствие большевизму или не сочувствие - это вопрос совсем другой. Если бы Ленин, Троцкий, другие были в июле расстреляны, Октябрьской революции не было бы. Об этом писал Алданов. Об этом со мной говорил здесь Маклаков. Довольно любопытный разговор у него был с Клемансо. Ведь Маклаков был послом Временного правительства в Париже, он был назначен еще князем Львовым, но приехал в Париж, когда правительство Керенского было уже свергнуто. Клемансо был вполне в курсе всех русских исторических неурядиц, и он Маклакова спрашивал: «Как вы могли это допустить, как вы могли после июльского восстания не понять, что этих людей надо было всех расстрелять?!» А Маклаков ему сказал: «У нас не было смертной казни, и Керенский не допускал смертной казни». Клемансо саркастически улыбнулся: «Да, у вас не было смертной казни, но у вас был начальник полиции. Разве вы не знаете, как это делается? Человека арестовывают, потом он будто бы хочет бежать, и вы знаете, как это кончается. Это же классический прием, всякая полиция его хорошо знает».
- Где и когда вы впервые услыхали об Октябрьской революции?
- Мне трудно ответить, где. Но, конечно, в первый же день узнали, что взят Зимний дворец, что Керенский бежал. Причем говорили тогда, что Керенский не бежал, а уехал за какими-то войсками, что он вернется, все это разгонит и водворит порядок.
- Вы были в Петрограде в то время?
- Я все время был в городе. Первые дни (я говорю о моем круге и моей семье) все были испуганы. Надеялись, что через два-три дня все восстановится, потому что это не может длиться.
Хорошо помню телефонные разговоры, очень наивно зашифрованные. Люди говорили в телефон: «Нет, через три дня будет тепло, я вас уверяю, сегодня еще холодно и будет еще неделю холодно, но потом будет солнце и хорошая погода». Это был типичный тогдашний разговор. Всякий дурак бы понял, о чем речь.
- Вы можете вспомнить момент, когда вы лично и ваши друзья поняли, что закончился один период истории России и начинается другой?
- Помню довольно замечательный случай. В «Привале комедиантов» устроен был литературный вечер, куда пригласили Луначарского. Он приехал и сел в первый ряд. На эстраду вышел поэт Владимир Пяст, человек нервный, больной, с серо-зеленым цветом лица, и прочел стихотворение об убийстве генерала Духонина. Там упоминался Крыленко. Стихи кончались двумя строчками, которые Пяст прочел сквозь зубы, с ненавистью глядя на Луначарского:
Заплечный мастер, иначе палач,
На чьих глазах растерзан был
Духонин.
Луначарский встал и сказал: «Ну, господа! Это невозможно. Ну что это за выражения, ну разве можно? Товарищ Крыленко - видный революционный деятель». И хотел уйти. Хозяйка «Привала комедиантов» подошла к нему и стала говорить: «Вы знаете, это человек нервный, больной, это друг Блока». Наконец Луначарского привели обратно, он пожимал плечами, все говорил: «Ну что это такое, товарища Крыленко вы называете палачом!» Но остался сидеть. И дальше уже читали стихи о цветочках и птичках, чтобы его не обижать. Если бы это было десятью годами позже, Пяста в ту же ночь арестовали бы и расстреляли.
Еще помню, как Рюрик Ивнев, который был тогда секретарем Луначарского, предлагал мне присутствовать при вскрытии большевиками царских гробниц в Петропавловском соборе. Они хотели изъять драгоценности. Я тогда был молод, глуп и нервен, и мне показалось, что это неприятно. Конечно, теперь мне жаль, что я не видел этого, но помню красноречивый рассказ Ивнева. Когда вскрыли гроб Екатерины, то не нашли почти ничего - куски шелкового платья, кости, труп совершенно разложившийся. А когда они дошли до Петра Великого и открыли гроб, то Петр приподнялся. Очевидно, труп был набальзамирован, а когда открыли гроб, было какое-то разряжение воздуха, и он чуть-чуть приподнялся. На них это произвело такое впечатление, что они все бросились бежать в разные стороны.
