– Да взяли они часть товара. Но не все. Предпочли уйти налегке, чтобы быстрее к Берлоге. Отойдем от огня, – Гусаров шагнул под покрытие скалы. Ситуация действительно казалась кучерявой. Шкуры пожгли и аккумуляторы без жалости в расход – то есть самое объемистое и тяжелое. Медикаменты (их немного хранилось в рюкзаке Кучи) взяли – нет, чего уже гадать. Забрали, конечно, патроны, и золото. Золота аж полтора кило, часть самородками, часть украшениями. За большую часть золотишка Ургин был в личном долгу перед Штуфом – тот рассчитывал на свою долю порохом и монетой, по возвращению ходоков в Оплот. Стоил презренный металл теперь не столько, как в райские времена до Девятого августа, но когда в Самовольных Пещерах предприимчивый Михаил Иванович на пару с Хряпой наладили выпуск монет, цена его обрела вполне осязаемую реальность. За пятнадцатиграммовую монетку если в Пещерах, то можно приобрести банку тушенки или приличный куль муки, а можно и мороженую рыбку. Малый кругляш в пять грамм шел за пол-литра самогона, не хочешь самогон, бери пару-тройку патронов под нарезное или пяток любого калибра для гладкоствольного. Можно, разумеется, сухарями, грибами или порохом да свинцом. За серебряные копейки торговали нитками, бумагой и старым тряпьем или всякой неважной мелочевкой. В Оплоте, тем более в Выселках цены сложились другие – дороже. Но главное золотые и серебряные кругляши с оттиском Михаил Ивановича Скрябова пошли в оборот, их признали все верховоды поселений; монетки обретали важность, их принимали почти везде на известной обитаемой территории, что удобно не только для торгашей. И цены кое-как выстраивались. Как говаривал с важностью Скрябов: определялся прейскурант, а за ним поднимет голову экономика. Экономика, надо понимать, удобная для верховод и тех, у кого есть что-то за душой.
– Патроны и золото точняком взяли, – заключил Гусаров, будто у татарина смели шевельнуться сомнения на этот счет.
– Дрянь получается. Теперь Штуф повесит долг Ургина на нас, – продолжил его мысль Сейфулин. – Тысячу сто двадцать грамм, как никак. В Оплот хоть не возвращайся. Пока не вернем, ни купить там ничего не сможем, ни продать. Даже пожрать никто не даст. Вот влипли, Олеж! Мы же голые теперь! С-суки, ну зачем это они сожгли?! – он вскочил, протягивая руки к костру. – Сами если брать не хотели, зачем?
– Затем, чтобы мы остались ни с чем, и сдохли, раз их пули нас не нашли. Чего здесь не ясного? – Олег сгреб пятерней немного раскисшего снега и обтер им лицо. Голова казалась пьяной, больной, и мысли метались в ней темные-темные. Перед глазами горячий огонек костра, а вокруг холодный беспощадный мир, скованный льдом, занесенный снегом. Кое-где еще теплится людская жизнь, но люди стали что волки. Нет большой разницы, с кем встречаться на тропе, с теми или другими.
И все-таки, если подумать хорошенько и трезво, изгоняя из головы колючие, злобные мысли, то непонятно получается. Раз Бочкаревские утомились ходить в Озерное и сунулись на разбойный промысел, то должны были утянуть все. Ну так, по логике вещей… Чего же аккумуляторы в костер, если они в Пещерах дефицит и за них сорок-пятьдесят целковых выручишь точно? Не разумно как-то.
– Старшего нашего раздели? – Гусаров убрал от лица мокрые пальцы. В сумерках он не успел разглядеть труп Ургина.
– А как же. Думал взять его ботинки и полушубок, – Асхат повернулся, всматриваясь в темноту, где лежали навеки смирно Ургин с Кучевым. – Ведь ему теперь все равно. И с Кучи верхнее сняли, наверное, сожгли. Карманы их надо пощупать обязательно.
– Замшевку с Уригина тоже стянули?
– Оставили, но порезали. Рукава оттяпали и на груди огромная дырень, будто хотели добраться до сердца. К чему тебе его замшевка, маловата же будет? – Сейфулин подтолкнул в огонь несколько сучьев. Хвоя, потрескивая, схватилась оранжевыми длиннющими языками, и запахло приятнее, словно не на погребальном костище собственных вещей, чаяний и надежд, а возле уютного огонька, которые разжигали по обычаю после утомительного дневного перехода.
– Да не она мне нужна, а то, что в ней. Идем, нехрен здесь задерживаться, – Гусаров сошел на тропу, и отвернулся от костра, чтобы глаза скорее привыкли к темноте.
