С передних кресел до него доносилось ровное дыхание спящих.
Теперь, вероятно, мне не придется убивать этого олуха Джонни, подумал Чен-Лу.
Через боковое окно в кабину заглядывала бронзовеющая луна, собирающаяся скрыться за горизонтом. Темные пятна морей на ее поверхности напоминали чье-то лицо. Виеро?
Но он же мертв, этот приятель Джонни, подумал китаец. То, что мы видели у реки, было симулякром, копией. Никто не сумел бы пережить ту атаку на лагерь. Наши друзья просто скопировали дорогого Падре. Интересно, как Виеро принял смерть? Как иллюзию или катастрофу?
Бессмысленный вопрос.
Повернувшись во сне, Рин теснее прижалась к Жуану и что-то прошептала.
Да, наши друзья не станут надолго откладывать атаку, размышлял Чен-Лу. Наверное, они просто ищут наиболее удобное место и время. Где это произойдет — в теснине, среди порогов, в самом узком месте реки? Где?
Каждая тень за окнами аэрокара казалась источником опасности, и Чен-Лу удивился самому себе — как можно позволять собственному уму создавать причины для страха? И, тем не менее, напрягая все органы чувств, он слушал ночь за бортом аэрокара. Там же царила тишина, тишина ожидания, выдающая чье-то присутствие в глубине джунглей.
Но это абсурд!
Китаец откашлялся.
Жуан повернулся и ощутил на своем плече голову Рин. Как спокойно она дышит!
— Трэвис, — прошептал он.
— Что?
— Не пора?
— Спите, Джонни! У вас еще есть пара часов.
Жуан закрыл глаза, поудобнее устроился в кресле, но сон не возвращался. Что-то было не так. Нечто требовало его внимания, и это нечто все дальше и дальше отодвигало сон.
Плесень. Запах плесени. Он стал значительно сильнее, чем был прежде, и в нем присутствовал дополнительный оттенок — запах ржавчины.
Глубокая печаль охватила Жуана. Он понял, что аэрокар медленно, но верно гибнет, а ведь эта машина была для него символом цивилизации. Что как не гибель и разрушение человека и человечества провозвещали эти запахи? Погладив Рин по голове, Жуан подумал: Ну почему бы тогда нам не ухватить здесь свою порцию счастья? Ведь завтра мы будем уже мертвы! А может, случится и нечто худшее, чем смерть…
И он вновь провалился в сон.
Шум и гам, издаваемые стаей длиннохвостых попугаев, сообщил о наступлении утра. Птицы галдели и сплетничали, сидя в кустах, обрамляющих реку. Вскоре к этой толпе присоединились и птицы помельче.
Жуан услышал птичий крик, и ему немалых усилий стоило подняться из глубин сна на поверхность. Он проснулся весь в поту, ощущая странную слабость.
Ночью Рин отодвинулась от него и теперь, свернувшись калачиком, спала в своем кресле.
Жуан медленно приходил в себя. Густой туман стелился над поверхностью реки перед аэрокаром и за его кормой. Сырость и нездоровое тепло наполнили за ночь закрытую кабину. Во рту у Жуана было горько и сухо.
Он выпрямился и, склонившись вперед, внимательно посмотрел наружу, на носовую часть аэрокара.
— Ищете соглядатаев? — услышал он голос Чен-Лу.
Откашлявшись, Жуан произнес:
— Смотрю, какая погода. Похоже, скоро начнется дождь.
— Не исключено.
Серое небо! Словно пустая грифельная доска, приготовленная в качестве декорации для одинокого стервятника, который медленно парил, не двигая крыльями, над вершинами деревьев. Вот он грациозно развернулся, два раза взмахнул крыльями и улетел вверх по течению.
Жуан опустил голову и заметил, что ночью аэрокар стал частью дрейфующего острова, состоящего из бревен и веток, переплетенных гибким плющом и заросших мхом. Судя по толщине и плотности мха, остров плавал по реке не первый год.
В это время аэрокар попал в водоворот, который разлучил его с плавучим островом.
— Где мы? — спросила Рин, проснувшись.
Она села и выпрямилась. Жуан посмотрел на нее, но она отвела взгляд. В чем дело? Она что, стыдится?
— Мы там, дорогая Рин, где и были, — отозвался Чен-Лу. — На реке. Вы голодны?
— Еще как! — воскликнула она.
Они ели быстро и молча, и Жуан все больше убеждался в том, что Рин избегает его. Она первой отправилась через люк наружу и пробыла там достаточно долго. Когда же вернулась, то вновь легла в свое кресло и притворилась, будто спит.
Ну и черт с ней
