Теперь Кукушонку было особенно обидно, что он оказался ни при чем. Зачем нужен брат, который еще вчера обнимал тебя, а сегодня не обращает никакого внимания? Или мать, любившая только тебя и твоего безымянного, невидимого отца целых одиннадцать лет, а теперь забывшая ради какого-то незнакомца? Он подумал: «Если я тихонько уйду в лес, они решат, что меня съел лев, и им станет стыдно, что они забыли про меня».
Но стыдно стало ему. Он недооценил их и себя. Почти одновременно они протянули к нему руки и окружили его нежностью и пониманием. Ни один круг дубов не мог дать столько тепла даже дриадам, даже гордой, самоуверенной Волумне. Сегодня, в день утрат, когда он нашел отца, чтобы сразу потерять его навсегда, он, как оказалось, приобрел больше, чем утратил. Брат любит его, а матери он стал еще дороже. Все вместе они сели на берегу реки. Асканий посередине, но не разъединяя их, а обнимая и того и другого. Молчание было не стеной, а открытой дверью и сближало больше, чем любая речь.
А первые короткие фразы были полны для них глубокого смысла.
– Годы не тронули тебя, Меллония. Ты все та же зеленоволосая девочка, сидящая у реки.
– Они коснулись тебя. Ты стал похож на него.
– Он гордился бы своим сыном.
– Я тоже горжусь. Лавиния знает о нем?
– Нет.
– Она была добра к твоему отцу?
– Да, по-своему.
– Какая она?
– Как пустой бурдюк. Как кошелек без монет. Но безобидная.
– Асканий, ты ведь никогда по-настоящему не любил женщин, разве не так?
– Любил когда-то. Одну или двух.
– Желал. Обладал. Но не любил!
Асканий растерянно смотрел на извилистый поток, будто надеясь найти ответ в журчании бегущей по камням воды.
– Мама, не задавай таких вопросов, – воскликнул Кукушонок.
Ему не следовало это говорить, нужно было слушать, ведь он узнал уже столько удивительного, но вопрос матери прозвучал как обвинение.
– Все в порядке, Кукушонок. Твоя мама может спрашивать меня обо всем. Она, наверное, права. За двумя исключениями.
Меллония не настаивала, чтобы Асканий назвал их.
– Твой отец любил Лавинию?
– Разве мог он любить кого-нибудь после тебя и моей матери? Она ему нравилась. Ему было с ней… спокойно.
– Ему нужна была именно такая женщина, способная защитить от холода.
– Но огнем была ты.
– Боюсь, я не согрела его. И тебя тоже. Волумна ненавидит тебя, Феникс. Как и раньше. Тебе нельзя приходить в мое дерево, а нам с Зимородком в Лавиний.
– Тогда будем встречаться здесь.
– Мы ведь по-прежнему в Вечном Лесу. У фавнов длинные уши, а трава не умеет хранить секреты. Ничего не изменилось, кроме того, что у меня появился сын, а ты потерял отца.
– Нет, – воскликнул Асканий, – после его гибели должно что-то измениться. Он всегда был добр и остался таким даже в смерти. Мы найдем способ видеться, все трое.
Меллония прижала палец к губам:
– Тише, дорогой. Мне надо прислушаться.
– Я ничего не слышу.
– Доверься моему острому слуху. Ты не можешь слышать, как жалуется трава, и как вскрикивают маргаритки. – Она поднялась на ноги: – Кто-то идет. Уходи, Феникс.
– Когда мы опять здесь встретимся?
– Не знаю. Никогда, если ты не уйдешь!
– Что ты слышишь?
– Трава вскрикивает… дриада. Несколько. По обе стороны реки.
– Близко?
– Очень. Беги, будто тебя преследует Ахилл в своей колеснице!
– И оставить тебя, Меллония?
– Они мне ничего не сделают. А тебя – убьют. И, может, убьют моего сына. Ты должен его взять с собой.
– Я не оставлю маму, – решительно заявил Кукушонок. – Они запрут ее в дереве и украдут пчел. – Асканий схватил его за плечи:
– Кукушонок, есть несколько способов быть храбрым. Сейчас храбрость в том, чтобы убежать. Поверь нам с мамой. Ты вернешься к ней. Обещаю.
Кукушонок верил ему. Он поцеловал мать в щеку.
– Мы оба вернемся. – А затем сказал брату: – Вдоль реки идти нельзя. Это самый легкий путь, и они ждут, что мы пойдем именно так. Они нас поймают. Дриады бегают быстрее всех.
– Ты знаешь другой путь?
Они ушли от реки, стрекоз, кустов ежевики и вошли в ту часть леса, где всегда было так темно, что солнце казалось далеким созвездием, тускло мерцающим на темном небе из листвы.
– Дриадам здесь не нравится, – сказал Кукушонок.
