Зеленый Феникс - страница 31

Она обняла Аскания и поцеловала его в щеку. Они стояли, обнявшись, соединенные чистой любовью к одному человеку. Хотя, не будь Энея, они могли бы полюбить друг друга.

– Насколько приятнее целовать мужчину, чем женщину. Особенно своего пасынка. А теперь иди к отцу. И не давай ему горевать обо мне. Обними его, будто маленького ребенка. Ты знаешь, как это сделать. Скажи, что его горе очень меня расстроит. Я не такая, как эти изнеженные лилии. Больше не такая. И ни за что не позволяй ему идти за мной. Волумна сама отпустила меня отсюда. Она будет его поджидать.

Сладкими были ростки любви, пробивающиеся в душе Аскания, и горькой, как аконит, мысль о том, как велика утрата Меллонии. У отца оставалась мечта о второй Трое, а у нее?..

– Где Бонус Эвентус?

– Наверное, спит в каком-нибудь цветке. Он разбудит меня утром.

– Ты говорила, он умрет осенью. Тебе не будет одиноко без него, без Скакуна… без моего отца?

– И без тебя, Феникс. Белый Сон немного смягчит боль утрат. И потом, я умею ждать. А сейчас иди к отцу. И не выпускай его из лагеря.

– Сегодня я ему ничего не скажу. А завтра добавлю в его вино дурман. А если нужно, сяду на него верхом, возьму дубинку и не слезу, пока он не поймет!

Она окликнула его:

– Я рожу ему сына.

– Ты не можешь этого знать, еще слишком рано.

– Мне сказала Богиня.

В первый раз он поверил в ее богиню. Может, Румина – еще одно имя Афродиты?

– Феникс!

Он остановился у края рощи:

– Что, Повелительница пчел?

– Я буду жить очень долго. Когда ты превратишься в старика, а твой отец уже умрет, я все еще буду такой же, как сейчас. Город, который он собирается построить, не станет тем самым городом – второй Троей, предопределенной богами. Но со временем такой город появится, и, мне кажется, я увижу, как он будет строиться. Кто знает, может быть, мне доведется освятить землю или заложить первый камень! Я буду внимательно следить за твоими прапраправнуками и могу тебе сказать, что им не придется бояться леса – ни львов, ни мстительных королев.

А затем она произнесла последнюю загадочную фразу:

– Я знаю, что сказать твоему отцу.

– Что, Меллония?

– Любовь – это мотылек.

– Он не тронет тебя, – рассмеялась его мать. Она смеялась редко, и смех ее казался Кукушонку таким же нежным, как звон раскачивающихся на ветру колокольчиков. Но даже этот смех не придал Кукушонку смелости. Сидя на стуле в своей комнате с огромным количеством окон, она выдавливала из челюстей большого мохнатого паука яд, необходимый для оружия дриад – булавок, которые они втыкали в волосы, и дротиков,[37] которые они держали в мешочках, прикрепленных к поясу.

Тетушка Сегета, сидящая рядом с матерью, улыбалась своей отчужденной улыбкой, и голос ее звучал будто бы издалека, как если бы она находилась в соседнем дереве; Кукушонок любил ее, но ему всегда казалось, что на самом деле ее нет в комнате. Говорят, души спящих покидают ночью свои тела и бродят по пустынной земле Ночных Кошмаров или по Элизиуму Сновидений. Кукушонок думал, что лишь малая часть души Сегеты возвращается утром в ее тело, а остальная душа остается в том счастливом месте, где у дриад есть мужья, а у детей – отцы.

– Кукушонок больше мужчина, чем дриада, – сказала Сегета, – поэтому он не любит пауков.

Она была одной из тех немногих дриад, которые произносили слово «мужчина» без содрогания.

– Паук знает это, – сказал Кукушонок, – и с удовольствием укусил бы меня.

По своей природе пауки были довольно миролюбивые, хоть и ядовитые существа, но еще в давние времена дриады приучили их кусать мужчин и защищать женщин. Ничто не могло сравниться с их умением наскакивать на движущийся предмет – то есть на мужчину. Яд их был смертельным и действовал быстро.

– Мальчик должен быть похожим на отца, – сказала Меллония, – и вырасти настоящим мужчиной, но я, к сожалению, не могу научить его тому, чему научил бы его отец.

Она никогда не называла имени отца; Кукушонок знал только, что он троянец, воин, поэт и отличается величием и благородством, делающим его похожим на бога.

– Даже если отец был троянцем? Из-за таких вот высказываний ты и стала изгнанницей в своем собственном племени. Если бы ты признала свою вину, Волумна простила бы тебя. Ты ведь знаешь, как она любит, когда раскаиваются. Но, похоже, ты даже гордишься своим злосчастным романом. Волумна же сердится, даже когда я тебя просто навещаю, хоть ты и моя племянница.