– Ты как раз вовремя. Я собиралась принести тебе из кладовой меду.
Иногда из-за того, что он был трутнем, суровые работницы лишали его ужина.
– Как ты думаешь, я красивая? Скакун сказал, что очень.
Но Меллония сразу поняла, что Бонус Эвентус прилетел вовсе не для того, чтобы в обмен на комплименты получить мед. Он не выписывал в воздухе дуги, означавшие удовольствие или благодарность, а вычерчивал неровные пирамиды: «Пойдем. Будь осторожна. Опасность». Она дотронулась до волос и между безобидных украшений – малахитового бражника и порфировой стрекозы – нащупала смертоносную, похожую на крошечный меч булавку, смазанную ядом большого мохнатого паука-попрыгунчика. У него были зеленые глаза и острые челюсти. Эта булавка – опасное оружие, пострашнее стрига.
– Львы?
Быстрая спираль вниз: «Нет». И он поспешно вылетел в окно. Какая бы ни была опасность, Меллония обязана следовать за ним.
* * *
Казалось, Скакун спит на солнце. Он перенял кое-какие привычки от лентяя Бонуса Эвентуса и любил вздремнуть среди дня. Не было заметно никаких следов насилия. От травы не пахло ни львом, ни волком, и она не была влажной от крови. Меллония встала рядом с ним на колени и заметила, что его глаза закрыты более плотно, чем во сне, губы перекошены от боли, а глубоко в груди сидит предательская стрела с перьями гарпий на конце. Меллония не знала, кто из братьев убил Скакуна, для нее их вина была равной. Разве они не вместе охотились? Не столь важно, кто именно поднял лук.
Бонус Эвентус опустился ей на щеку, легкий, как слеза.
Ее мать была убита молнией, и Меллония десять дней кряду от восхода до заката сидела за ткацким станком и пела старинный плач «Лишь ночь приносит облегчение». Каждый год перед тем, как природа погрузится в Белый Сон, она оплакивала опавшие листья и увядшие цветы. Но все это составляло часть естественного хода вещей на земле и в лесу и отвечало божественному плану Румины. Здесь же было злодейское нападение, убийство. Волумна сказала ей о мужчинах правду, и особенно справедливыми оказались ее слова людях Энея. А что же тогда сам Эней? Старый, весь в шрамах, и наверняка накопил за свою жизнь столько преступлений, что из них, как из желудей, можно составить целое ожерелье.
Гнев полоснул ее по горлу подобно ветке, покрытой ледяной коркой. Меллония поцеловала Скакуна прямо в губы.
– Это мой предпоследний дар, – сказала она, – но приношу я его слишком поздно.
Оставался еще один – последний. Нужно было только дойти по берегу Тибра до кораблей троянцев.
Пять кораблей с открытой палубой, на которой, кроме самодельной крыши из натянутой парусины, ничего не было, стояли, повернувшись своими носами – драконами с бронзовой пастью – к берегу, причаленные к деревьям. Поднятые из воды весла лежали вдоль палубы. На борту каждого корабля красовалось по пятнадцать нарисованных охрой лун, означавших их долгие годы странствий. Некогда белые, а теперь грязные и разорванные ветрами, паруса были спущены. Все это, скорее, напоминало скитающихся по морям пиратов, чем остатки некогда могучего флота, охранявшего вход в Черное море и защищавшего поля пшеницы, которые сравнивали с Золотым Руном. Этим людям можно было бы посочувствовать, если бы Меллония не узнала их подлинную сущность. Был ли Эней так же жесток, как два коварных брата, которых следовало бы назвать Коршун и Сокол?
Меллония встала на колени и прислушалась. Она оставляла уши открытыми не из кокетства, а ради того, чтобы лучше слышать приближение льва или человека. Троянцы раскинули свой лагерь на берегу. Они ходили между палатками из рваной парусины, среди них находилось несколько женщин, несчастных, измученных существ в длинных, до самых лодыжек, платьях, некрасиво висевших на них, как мертвые коричневые листья (где же знаменитые юбки колоколом, как говорят, позаимствованные троянками у своих критских предшественниц?). Большинство мужчин были бородатыми, в шрамах и весьма зрелого возраста, если не сказать пожилыми. Одеждой им служили набедренные повязки из овечьей кожи, и лишь у двоих, охранявших лагерь, имелись помятые, изношенные доспехи. В руках они держали погнутые копья, но выглядели такими усталыми, что вряд ли смогли бы найти в себе силы метнуть их. Возле них болтался фавн Повеса, который сообщил дриадам о появлении Энея. Сейчас он пытался вкрасться в доверие к троянцам: почесывал свой живот, топал копытом, заставляя их кататься от смеха, и, без сомнения, сплетничал о дриадах.
