Он бросил взгляд на Рузины окна и ужаснулся: в одном из них, приоткрыв белую занавеску, стояла Мальва. Живая, реальная, она дышала и смотрела на него так внимательно, что он невольно отстал от своего ряда и на мгновение застыл пораженный. А Мальва и не узнала его. Глаза запали; скулы выпятились, зубы блестели голодной белизной. Что-то демоническое было в его лице, обросшем черной бородою. Быть может, это была мольба умирающего. Да, именно мольба, п Мальва почувствовала это, когда он сложил руки на груди, а запекшиеся губы прошептали что то, чего она не могла расслышать. Мальва отошла от окна, скрылась, а он все еше стоял, пока конвоир, весь из железа, кожи и серого сукна, не погнал его прикладом в колонну. «Жена?»— спросили соседи по шеренге. «Нет», — проговорил Данько и мысленно стал прощаться с Вавилоном, на этот раз, быть может, и навсегда. И уже на ночлеге в Глинске он услышит от других, что и они видели в окне, проходя через запруду, странную красавицу, которая стояла, приоткрыв занавеску, верно, надеясь узнать мужа или брата. Только по чему было не выйти на дорогу и не вырвать из неволи, не выкупить за последние деньги хоть одного из них?
Данько умирал в Глинске, на базарной площади, умирал, должно быть, от жара, потому что всю ночь бредил лошадьми, которые когда то вроде бы спасли его…
Даиьку мерещилось, что перед самым. Глинском его стали обгонять лошади. Одни, без людей, призрачные, осторожные, они шли гуськом по затвердевшей обочине, как люди. Один уже старый жеребец с торчащими мослами, к которым в самый раз прицепить крылья, и тогда конь походил бы на птицу, остановился, видно, узнал великого конокрада, кинул взгляд на белый узелок, который тот, бедняга, боялся выпустить из рук и в котором коню мог привидеться овес. Данько как раз этого жеребца украл в Овечьем, сейчас он узнал его по масти — конь был серый в яблоках — да еще по белой лысине на лбу, пролегшей от загривка до самых ноздрей. Он попытался залезть на него, но был для этого слишком слаб, коня замучил и сам из сил выбился, а тут еще, как назло, развязался узелок. Из него посыпались сокровища, не имевшие для коня никакой ценности: вышитое полотенце, несколько нижних сорочек из небеленого холста, брюки галифе, уздечка, вся в серебряных украшениях — с последней лошади, и еще какие то лохмотья, брошенные туда разве что с отчаяния, когда, после трех лет скитаний по селам, Данько шел сдаваться Македонскому — добровольно, сам шел… Жеребец когда то побывал в этой воровской уздечке (настоящие конокрады подбирают лошадей к своей уздечке, чтобы легче было управлять ими), он грустно улыбнулся закисшими глазами и убежал, оставив Данька на дороге. «Узнал», — подумал Данько, вспомнив, как этот серый в яблоках приглянулся ему и как он старательно потом выведывал все о нем и о его хозяине, пока однажды ночью тогда еще буйная голова жеребца не очутилась вот в этой смирительной уздечке с крепкими удилами.
На покаянный путь наставил Данька Фабиан. Раз Данько зашел к нему подкрепиться, холодный и голодный, и Фабиан, сам бедняк, принял его, подкормил, а потом и говорит: «Иди, Данько, кайся, а надо будет, и отсиди. Другого совета у меня тебе нет. А укрывать тебя от Лукьяна я не собираюсь. Ты сейчас такой, что, может, они и сжалятся над тобой. Вот чуток подсохнет степь, ты и двигай. Детей у тебя нет, жены нет, какого тебе лешего бояться? А смерть? Что ж, лучше смерть, чем такая жизнь». Правда, с тех пор как Фабиан на некоторое время пристал к Присе (по отбытии Явтушка ненадолго в дальние края) и назвался папашей явтушенят, ореол философа над ним несколько потускнел. Но не будем поддаваться настроениям вавилонян, их измышления против философов давно известны, будем и в дальнейшем именовать нашего Фабиана философом, который лишь теперь постиг, что высочайшая суть всех (философских учений упирается в хлеб, ибо и самые! великие мужи ничего не стоят, если они не в силах вернуть детям детство. Данько послушался было Фабиана, но потом заколебался: а что, если Фабиан и в самом деле уже не такой мудрец, как был? Данько где то слышал, что дети вместе с хлебом съедают и мудрость отцов. А семейка Явтуха способна обглодать и не такое дерево, как Фабиан.
