– Этого не случится.
– Почему, черт возьми, ты так в этом уверен? – спросил Дин.
Я молчал. Я просто не знал, с чего начать. Конечно, я понимал, что об этом придется говорить, но все равно не представлял, как передать им то, что было у меня на уме и в сердце. Помог Брут.
– Ты думаешь, он этого не делал, правда, Пол7 – Он глядел недоверчиво. – Ты считаешь, что этот верзила невиновен.
– Я уверен, что он невиновен.
– Но почему, почему?
– По двум причинам, – объяснил я. – Одна из них – мой ботинок.
– Ботинок? – воскликнул Брут. – Какое отношение имеет твой ботинок к тому, что Джон Коффи убил или не убивал этих двух девочек?
– Я снял свой ботинок и передал ему вчера, – сказал я – Это было после казни, когда все немного улеглось. Я протянул ботинок через решетку, и он взял его своей огромной рукой. Я попросил завязать шнурки. Мне нужно было убедиться, ведь все наши «проблемные дети» обычно ходят в шлепанцах, а человек, который действительно хочет покончить с собой, может сделать это с помощью шнурков, если поставит такую цель. Об этом мы все знаем.
Они закивали.
– Коффи положил ботинок себе на колени и перекрестил концы шнурков правильно, но на этом застрял. Он сказал, что уверен: когда-то, когда был мальчиком, ему показывали, как это делается, – может, отец, а может, один из дружков его матери, когда отец ушел, но он все забыл.
– Я согласен с Брутом, мне все равно не понятно, какая тут связь с тем, убил Коффи близняшек Деттерик или нет, – проговорил Дин.
Тогда я снова вернулся к истории похищения и убийства: к тому, что вычитал в тот знойный день, сидя в тюремной библиотеке, когда пекло в паху, а Гиббоне храпел в углу, и что журналист Хэммерсмит поведал мне позже.
– Собака Деттериков не кусалась, но лаяла здорово. Человек, похитивший девочек, усмирил ее кусочками колбасы. Каждый раз, пока пес ел, я думаю, убийца подкрадывался все ближе, а когда бедняга дожевывал последний кусок, он схватил пса за голову и свернул ему шею.
– Позднее, когда они догнали Коффи, помощник шерифа возглавлявший отряд – его звали Роб Макджи, – заметил, что карман комбинезона Коффи оттопыривается. Макджи сначала подумал, что там пистолет. А Коффи объяснил, что там завтрак, так оно и оказалось: пара бутербродов и огурчик, завернутые в газету и перевя-занные шпагатом. Коффи не помнил, кто дал ему бутерброды, помнил, что женщина в фартуке.
– Бутерброды и огурчик, но без колбасы, – заметил Брут.
– Колбасы не было, – согласился я.
– Конечно, не было, – сказал Дин. – Он ее скормил собаке.
– Да, так заявил обвинитель на суде, – подтвердил я, – но если Коффи разворачивал завтрак и кормил колбасой собаку, то как он смог снова обвязать сверток шпагатом? Я не представляю вообще, было ли у него время, но это сейчас и не важно. Парень не умеет завязать даже простого бабушкиного узла.
Наступила полнейшая тишина, которую в конце концов прервал Брут.
– Боже правый, – тихо протянул он, – Почему же никто не заявил об этом на суде?
– Просто никто не подумал об этом, – сказал я и снова вспомнил Хэммерсмита – журналиста Хэммерс-мита, окончившего колледж в Баулинг Грине, считающего себя просвещенным человеком, – Хэммерсмита, который сказал, что дворняги и негры почти одно и то же: и те, и другие могут однажды напасть на вас совсем без причины. К тому же он все время говорил «ваши негры», словно они все еще собственность... но не его собственность. Не его. И никогда не принадлежали ему. А в то время на юге было полно таких Хэммерсмитов. – Никто не был «готов» подумать об этом, в том числе и адвокат Коффи.
