Развязка наступила… Наступила минута страшная, когда нельзя было раздумывать и сомневаться. Кто был этот человек, который медленно скользил по узкому карнизу, отступая перед преследователями, как видно преградившими ему дорогу?
Человек то скрывался в темноте, то снова рисовался смутной тенью. В его руке что-то блеснуло, но, к счастью, Самотесов ушел за выступ скалы. Человек потерялся в тени, неподвижный. В том месте, где находились Самотесов и Пантелеев, терраса круто сворачивала.
Сначала показался Пантелеев, а потом и Самотесов, поднявший фонарик над головой.
Человек снова выплыл из мрака. Он стоял, прижавшись спиной к скале, и медленно поднимал руку, вытягивая ее, дожидаясь, может быть, чтобы Самотесов остановился.
— Снять фонарик Самотесова! — лихорадочно шепнул Павел.
— Понятно! — так же быстро ответил Миша. Грохнул выстрел. Свет погас. Эхо выстрела еще рокотало в пещере, когда Павел прыгнул вниз. В этом месте карниз был узок, и получилось так, как рассчитал Павел в краткие мгновения, отделявшие выстрел от прыжка в темноту. Он с трудом устоял на ногах, но все же устоял и схватил человека, налетевшего на него; правая рука человека пришлась против левой стороны его груди, левой рукой он уперся в лицо Павла, стараясь вырваться.
— Стойте! — сказал Павел задыхаясь.
Тяжело дыша, человек сквозь зубы произнес какое-то бранное слово, и почти у самого лица Павла блеснул огонь. Он почувствовал резкий толчок в грудь, последним и невольным усилием оттолкнул человека и опустился на скользкие камни. Сознание он потерял на несколько минут и пришел в себя не то от острой боли в груди, не то от света, который бил ему в глаза. Сквозь туман увидел Самотесова.
— Где этот человек? — спросил Павел.
— Вниз слетел, — ответил Самотесов, осторожно расстегивая рубаху на груди Павла. — Его Пантелеев стережет. Первухин с Голубком пошли за Игошиным…
— Он… не убился?
— Тут невысоко. Жив, конечно.
— Кто он? — допытывался Павел, отталкивая Самотесова. — Постойте, я спущусь вниз…
— Да что ты, Петрович, мечешься! — рассердился Самотесов. — Лежи смирно, говорю тебе! Ишь, кровь хлещет…
— Кто он? — повторил Павел.
Не отвечая, Самотесов старался удержать кровь, прижимая бинт к ране.
Еще провал в темноту, в беспамятство. Придя в себя, Павел понял, что уже перевязан. Дышать он почти не мог. С каждым новым коротким и оборванным вздохом в грудь вливался расплавленный металл.
— Ну как, дорогой, слышите меня? — спросил Максим Максимилианович.
— Слышу…
Появился Игошин, присел возле Павла на камень.
— Кто он? — спросил Павел.
— Не разговаривайте! — коротко ответил Игошин и обратился к Абасину: — Однако, доктор, и бандиту нужно помощь оказать. Вы, кстати, посмотрите на него, это интересно. Можете теперь инженера оставить?
— Теперь могу.
— Первухин, проводите доктора! — крикнул Игошин.
— Есть! — ответил снизу голос Миши.
Спуск вниз, на дно пещеры, был нелегок. Мише пришлось повозиться, прежде чем он нашел для Абасина дорогу поудобнее. В выемке борта, как в нише, стоял фонарик, освещая лежавшего человека. Возле этого человека сидели Пантелеев и Голубок.
— Что у вас? — спросил Абасин, наклонившись к неподвижному большому телу. — На что жалуетесь?
Человек не пошевельнулся.
— Перенесите свет на другую сторону: мне его лица не видно, — сказал Абасин, перешел на другую сторону и опустился на колени.
В то же время Миша осветил лицо человека. Абасин вгляделся в это бледное лицо с массивной, тяжелой челюстью, пересеченной шрамом, спросил, еще не доверяя себе:
— Прайс? Роберт Прайс?!. — Взволнованный, он крикнул: — Товарищ майор, это молодой Прайс!
— Ну, уж не такой молодой, — шутливо откликнулся Игошин. — Ему теперь лет сорок пять, должно быть.
— Я его по шраму на челюсти узнал и по самой челюсти, — сказал Максим Максимилианович. — Прайсовская челюсть. А шрам остался с тех пор, как его хитники благословили…
Тот, которого он назвал Прайсом, открыл глаза, вгляделся в Абасина и снова закрыл глаза.
— Я вывихнул ногу и расшибся, — проговорил он. — Не трогайте меня и уберите собаку. Все равно я не могу двигаться.
— Что говорит Абасин? — переспросил Павел.
