"14 июля 1941 года.
Этот день останется памятным для меня. В 4 часа дня был налет на Бахмач, продолжавшийся 2 часа 40 минут. Вот где страх был! Я шел с библиотеки. Был на полдороге до дому, когда над городом появились самолеты. Потом как грохнет! Меня как бросит воздухом к забору, и я там свалился прямо в грязь. Недавно шел дождик. Лежу, а у самого сердце со страху готово выскочить. А они уж над головой гудут и с пулеметов строчат, только пули свистят. Пролетели над городом и полетели на разворот. Я поднявсь - и дай бог ноги! Влетел в детсад, а там приготовили есть детям. Тарелки на столах под яблонями стоят. Вдруг опять как грохнет! Тарелки со столов так и послетали. И хоть бы одна разбилась, плавно спустились. Я прыгнул в до половины вырытую щель и лег на дно. Гляжу, а там санитарок и сандружинниц полно. Правду говорил Петро Самостиянович: позабыли надеть свои комбинезоны. Одна лежит, уши пальцами заткнула, а рот до ушей открыла. Это чтоб не оглушило. А глаза как у загнанной овцы. Если б не страшно было, смеяться б можно до упаду. Тут начали бомбы близко рваться. Воздухом горячим обжигает. Я ползком по картошке - в крытое убежище и там уже ждал до конца бомбежки. Стены дрожали. Песок сыпался с потолка. А мы задыхались от напора воздуха. Когда мы вылезли, то было, как вечером, темно. Дымом солнце закрыло. Горел сенопункт. На Киевском вокзале рвались в эшелонах снаряды, бомбы, патроны... К небу подымались огненные столбы от цистерн с бензином. В сад поликлиники начали свозить убитых. Привезут машину и за новыми уезжают. Раненых тоже собирают. Народу много побило. Никто не знал, как прятаться. Все бросили работу и побежали по домам к детям.
А фашисты, гады, спустились низко и давай поливать с пулеметов...
Народу в убежище было очень много, и я сидел, как дуга: спина под одну стенку, а ноги на другую. Вчера был сбор нашей команды. Дело наметили, но чертова бомбежка разогнала нас всех".
Заслышав рев самолетов, маленькие бахмачане в сто голосов начинали плакать и проситься к маме. А мамам было некогда - стрелочницы, дежурные по станции, телеграфистки, постепенно привыкавшие к бомбежкам, не могли оставить своих постов...
Анна Константиновна никогда не забудет тот первый большой налет на город: взрывы, вой сирен, выстрелы зениток, стрекотанье пулеметов на станции. Вражеские самолеты улетели, немного развеяло дымы, хотя станция еще горела. Анна Константиновна беспокоилась, не зная, что с Иваном Матвеевичем, с хатой, но прежде всего надо было накормить детей, которые уже плакали не от страха, а от голода. Вдруг она увидела, что в калитку детсада вошел красноармеец с каким-то большим свертком.
- Вы Анна Константиновна?
Она кивнула.
- Вот. Девочка. Эвакуированные говорят, что от самой польской границы едет, из Перемышля. Какой-то мужчина со станции послал к вам. Возьмите.
Красноармеец убежал, девочка осталась. Личико в угольной пыли, платьице перепачкано мазутом, волосы слиплись. Ботиночки на босу ногу. Смотрела испуганно, недоверчиво.
- Как тебя зовут?
Потупившись, новенькая молчала. После обеда, который собрали уже затемно, девочку отмыли. Она оказалась прехорошенькой: живые темные глаза, матовая кожа, чуть зарумянившиеся щеки.
- Как тебя зовут, доченька? - переспросила Анна Константиновна.
- Ми-и-иля, - чуть слышно ответила та.
- А фамилия?
Молчание.
- Ты чья, Милечка? - допытывалась Анна Константиновна. - Ну скажи, чья?
Девчушка заплакала...
В полночь на горящую станцию налетела новая армада стервятников. Никто не спал той ночью в Бахмаче. А утром Анна Константиновна пошла на станцию узнать, что с мужем, и договориться с военным комендантом о машинах, на которых она предполагала увезти детей в какое-нибудь село, подальше от бомб. В станционном парке творилось что-то невообразимое. Горели вагоны, кричали люди, оглушительно свистели маневровые паровозы. Рабочие и красноармейцы-саперы наскоро чинили разрушенные пути. Анна Константиновна с трудом разыскала Ивана Матвеевича, потом в военной комендатуре условилась насчет транспорта, побежала назад вдоль железнодорожных путей, забитых остовами обгоревших вагонов. В один из тупиков был задвинут эшелон, сильно пострадавший от бомбежки. Вперемежку стояли платформы, пассажирские и товарные вагоны. Их металлические каркасы еще излучали тепло, залитые водой доски дымились и шипели.
