— Только вы папе сырой воды не давайте, — сказала девочка бойцу, который оставался. — На плите кипяченая стоит…
Чем ближе подходили к лесозащитной полосе красноармеец и девочка, тем заметнее выделялись на фоне пыльной листвы акаций желтые и черные горы грунта — глины и чернозема. То тут, то там среди тонких стволов поблескивали на солнце лезвия лопат.
Вдруг кто-то резко ударил ломиком по куску рельса, подвешенного к дереву. Солдат глянул в небо. Мелодичный звук поплыл вдоль посадки и не успел еще угаснуть в чаще, как его настиг другой от повторного удара.
— Снедать, бабы! — раздался высокий женский голос.
— А я подумал, тревога, — сказал солдат, забрасывая винтовку за спину.
Свежевырытые траншеи пустели. Женщины и подростки втыкали лопаты в грунт.
— Вот наши! — обрадовалась Дина. Пес, увязавшийся следом, прыгал, норовил лизнуть в лицо.
— Уймите его! — прикрикнула на детей женщина.
Динина мать и сестры оказались на одно лицо: все смуглы, кареглазы, чернокосы.
— Бог в помощь! — сказал солдат.
— Казалы богы, щоб и вы помоглы! — ответила женщина, прижав к груди буханку домашнего хлеба и отрезая большой ломоть. — Приставайте до нас.
Солдат поблагодарил, но остался стоять.
— А ты чего здесь, Дина? — строго спросила мать. — Так ты за отцом глядишь, вот и надейся на вас…
— Она тут ни при чем, — заступился за Дину солдат. — Нам помощь нужна срочно. Командир слег, с воспалением… Надо бы банки поставить.
— Ото горе, — покачала головой женщина, раскладывая хлеб на чистом рушнике. — Значит, своих лекарей нет?
Солдат промолчал, но, видя, что и женщина помалкивает, произнес с едва слышной укоризной.
— Вы же, мамаша, видите, что делается.
Женщина покивала головой: мол, как же не видеть…
— Садитесь, поешьте, — пригласила она солдата повторно. — Все одно Шурку голодной не отпущу.
— Мы с собой возьмем, мамо, — вскочила на ноги одна из дочерей, та, что поменьше. — Человек же больной ждет.
Мать молча сняла с шеи белую в крапинку косынку, расправила на земле, сложила на нее половину приготовленной еды: сваренные вкрутую яйца, помидоры, сало.
— Семеновна-а! — крикнула она, подняв голову. И, услышав из-за деревьев ответное «эгей», предупредила: — Тут военный Шурку збирает, мабуть, до вечера, так знай!
Немало удивилась Сашенька, увидев больного комиссара. Он в ее представлении должен был быть обязательно молодым, высоким, в кожанке (какой же комиссар без кожанки), с маузером в кобуре и с саблей на боку. А тут на железной кровати, сильно прогнув сетку, лежал старый дядька, в несвежей исподней рубахе, полноватый, с нездоровым румянцем на дряблых, обвисших щеках. Он чем-то смахивал на продавца Захара из алексеевского сельмага. Даже не верилось в то, о чем рассказывал дорогой солдат: этот комиссар взорвал со своими бойцами переправу, когда на нее вступила немецкая колонна. А до этого просидел в воде несколько часов. Конечно, схватишь воспаление!
Сашеньке самой ставить банки не приходилось, но теткам не раз помогала. Теперь девочка сама себе удивлялась: получалось неплохо!
— Молодец, — ворочаясь, хрипел комиссар. — Золотые руки!
Потом Сашенька перевязывала раненого красноармейца. Он тоже подхваливал девочку. Один из бойцов предложил комиссару:
— Нам бы такую сестрицу!
— Годков бы ей на пять больше, — прохрипел накрытый двумя стегаными одеялами комиссар.
— На позиции, однако, раненых много, — заметил красноармеец, — а помощи нет. Может, проведем девочку…
Комиссар замотал головой:
— Нет.
Сашенька подошла к его постели.
— Товарищ комиссар, — сказала она, — вы не волнуйтесь, я помогу там и вернусь. Я еще банки буду ставить.
Военный, покряхтывая, приподнялся на локте:
— Не забоишься? Там ведь стреляют.
— Через Днепр что-о? — сказала девочка. — Я немцев живых боюсь.
— А ты их видела? — спросил солдат.
— В Никольское они как пришли, такое творили. Люди ночью Днепр переплывали, рассказывали… Я ведь не одна, с вами…
— Хорошо, — согласился комиссар, — сходишь на позицию, окажешь помощь, а то, действительно, остались мы без медицины совсем. Только туда и обратно. Своих предупреди обязательно, чтобы не беспокоились.
