Но все это — дела давно минувших дней. Современный Алжир протянулся вдоль берега на 16 километров а бывшие острова, образовав с берегом одно целое, защищают город от морских бурь и ветров. В одном месте сохранились примитивные насыпи из камня, оставшиеся от древних укреплений, в другом, на бывшем острове Пеньон, стоит здание Адмиралтейства, в третьем — высится маяк, по-арабски «Бордж аль-Фанар». Вокруг порта выросли новые постройки, большие океанские теплоходы входят в гавань, к побережью подошла железная дорога. Сейчас эти берега живут шумной, напряженной жизнью. А вместо пиратских галер стоит множество мирных рыболовных судов да парусных яхт, устремивших мачты в небо.
Не изменилось лишь море. Тихое в закрытой гавани Алжира, оно чернеет во время штормов или того знаменитого ветра, который получил название «майоркского плотника» (от острова Майорка) и который некогда превратил в щепки огромный флот Карла V. Да зачем искать примеры в далеком прошлом, когда во время моего пребывания в Алжире на песчаный берег выбросило пароход «Топаз» из порта Дюнкерк. В течение нескольких месяцев, пока его не отбуксировали в гавань, он словно служил живым памятником разгневанной морской стихии. «Ветры дуют совсем не так, как хотят корабли», — недаром гласит старая арабская пословица. Когда из пустыни веет сирокко и небо приобретает все оттенки ярко-оранжевого цвета, море снова мрачным гулом возвещает городу о неблагополучии бушующей природы.
Море придает всему Алжиру особый колорит. В какой бы переулок вы ни зашли, оно синеет повсюду между домами, словно следуя за вами. И чем дальше вы уходите от него, а в условиях Алжира это значит: чем выше вы поднимаетесь над портом, рейдом, побережьем, тем больше, шире, ярче становится море.
Отсюда, из гавани, мы и направимся в город, чтобы побродить по его улицам, паркам и площадям, полюбоваться достопримечательностями. Только сначала остановимся у небольшого буфета с забавным названием «Casse une croûte», что в переводе на русский язык означает: «Замори червячка», съедим несколько палочек жаренной тут же на углях баранины, тарелку креветок и гроздь фиников. Теперь пойдем по ступенькам вверх. Справа виднеется старый город с его мечетями и переулками, слева — новые кварталы. Один мой большой друг, географ, всегда очень сердится, когда я вместо научных «восточнее» и «западнее» употребляю столь неопределенные понятия, как «левее» и «правее». Заранее прошу у него прощения, но для наглядности мы все-таки сразу же пойдем «направо» и очутимся на площади, которая именуется сейчас в память героев войны 1954–1962 годов площадью Мучеников. Это большое пространство, расположенное между старыми городскими кварталами и морем, всегда было центральным местом в городе — и при финикийцах, и в древнеримском Икозиуме, когда здесь была построена первая христианская базилика, и особенно в арабском Аль-Джазаире. На этой площади продавали в рабство захваченных пиратами пленников. Их было множество — голландцев и датчан, немцев и испанцев, французов и итальянцев. К началу XVII века в Алжире насчитывалось более 25 тысяч рабов, что считалось признаком экономического благосостояния города. То, что к 1830 году в Алжире оставалось лишь полторы тысячи рабов и всего одна тюрьма, свидетельствовало о его безнадежном упадке. Запряженные вместо мулов в повозки, рабы возили камни для построек, гребли, прикованные к веслам, на галерах. Непокорных отправляли на каторгу, в тюрьмы или внутрь страны к берберским шейхам. Отсюда же в гаремы местных владык поставлялись наложницы.
Можно к случаю вспомнить и красивые легенды, посвященные пленницам пиратов. Так, в испанской книге, изданной в 1737 году, рассказывается о приключениях некой доньи Инес, которую полюбил сам дей. Однако в жизни все было реальнее и суровее.
Много крови видели эти камни — здесь же было место казней и экзекуций. Сожжение, колесование, крючкование стали обычным делом. За попытку бежать отрезали уши, заточали в подземелье. Именно сюда, на площадь, в 1576 году привели из порта Мигеля Сервантеса де Сааведра с чугунным ядром на ноге — знаком рабства. Будущий великий писатель, солдат испанской армии, герой многих морских сражений, возвращавшийся из Неаполя на родину вместе со своим братом Родриго на галере «Солнце», был захвачен в плен пиратами под предводительством арнаута Дали Мами. На этой площади не нашлось покупателя на него — худого, однорукого, со следами ранений, полученных в битве при Лепанто. Надеяться на выкуп почти не приходилось — рекомендательные письма Хуана Австрийского на имя короля Филиппа II, превозносящие воинские доблести Сервантеса, сослужили ему плохую службу: преувеличив знатность пленника, Хасан-паша (сын Хайр ад-Дина Барбароссы, правивший в это время Алжиром) назначил за него непомерно большой выкуп, правда сохранив ему при этом жизнь. В течение пяти лет Сервантес мужественно преодолевал все ужасы рабства, устраивал побеги — себе, но прежде всего другим, скрывался, снова попадал на каторгу и снова пытался бежать — и так до тех пор, пока орден «отцов-искупителей» в 1580 году не выплатил за него положенные дукаты. «И хотя порою, а вернее, почти все время, — писал он позже в «Дон Кихоте», — нас мучили голод и холод, но еще больше нас мучило то, что мы на каждом шагу видели и слышали, как хозяин мой совершает по отношению к христианам невиданные и неслыханные жестокости. Каждый день он кого-нибудь вешал, другого сажал на кол, третьему отрезал уши, — и все по самому ничтожному поводу, а то и вовсе без всякого повода, так что сами турки понимали, что это жестокость ради жестокости и что он человеконенавистник по своей природе»
