Шва больше всего в жизни хотел узнать правду. И теперь ему приходилось иметь дело с плохими зубами, нечистой кожей и скверным запахом.
Я знаю, что случилось той ночью в моём доме, но события у Шва могу лишь вообразить. Мне известны только их последствия. Радиоактивные осадки, так сказать. Однако у меня было достаточно времени, чтобы представить, что же там происходило. Наверняка вот что:
Шва заходит в дом и обнаруживает отца — встревоженного и растерянного, совершенно беспомощного. Отец так извёлся, что даже не в состоянии играть на гитаре, потому что впервые за долгое время заметил, что его сына нет дома. Возможно, он даже плакал, потому что в их доме всё не так, как у людей: Шва-младший — что-то вроде отца, а Шва-старший — что-то вроде ребёнка.
Шва заходит, видит отца, но ничего не объясняет. Ждёт, чтобы тот заговорил первым.
— Ты где был, ты хотя бы соображаешь, как я беспокоился бла-бла-бла…
Сын, сунув руки в карманы, пережидает поток упрёков, а когда отец выдыхается, Шва, не вынимая рук из карманов, спокойно спрашивает:
— Где моя мама?
Отец выбит из седла. Он колеблется, затем произносит:
— Какая разница, где она. А вот ты — где ты был?
— Где мамины фотографии? — спрашивает Шва. — Я знаю, у нас есть её снимки. Где они?
Отцу становится страшно. Это совсем другой страх, не такой, с каким он ожидал сына домой, но он некоторым образом ещё хуже. Шва тоже напуган. Его страх сродни тому, что ощущаешь, выскочив из автобуса и остановившись напротив прекрасной/безобразной девушки.
— И не вздумай сказать, что не помнишь, — говорит Шва-сын. — Почему нигде нет её фотографий?
— Фотографии есть, — наконец признаётся отец. — Просто я их спрятал, вот и всё.
— Почему?
— Потому что она бросила нас! — кричит отец.
— Она бросила тебя! — кричит Шва в ответ.
— Нет, — говорит отец, на этот раз мягче. — Она бросила н а с.
И как бы Кельвин ни стискивал зубы, он не может отрицать уродливую зеленозубую правду. Мать бросила и его тоже.
Мгновение отец и сын смотрят друг на друга. Шва-младший понимает: если этот момент продлится слишком долго, тем дело и кончится. Отец захлопнет свою раковину, и всё станет, как раньше. Но мистер Шва, к его чести, не стал медлить.
— Пойдём, — говорит он и ведёт сына в гараж.
Там, в углу, спрятанный под кучей всякого хлама, лежит чемодан. Отец вытаскивает его, открывает, вынимает коробку из-под обуви и протягивает её сыну.
Шва не сразу решается открыть её. Но он должен. В коробке лежат конверты — штук пятьдесят. Адрес на каждом написан одним и тем же женским почерком. Все письма адресованы одному человеку, и ни одно из них не вскрыто.
— Они адресованы мне, — говорит Шва.
— Если бы она действительно хотела поговорить с тобой, она бы пришла сама. Я ей так и сказал.
— Ты разговаривал с ней?!
— Она звонила… по временам.
— И ты никогда мне не говорил!
Лицо отца каменеет.
— Если бы она хотела поговорить с тобой, — повторяет он, — она бы пришла сама.
Шва не знает, что хуже: то, что выкинула мать, или то, что сотворил отец. Да, она бросила их, но это отец сделал так, что она и с ч е з л а.
— Когда начали приходить письма? — спрашивает Шва-младший.
Отец больше ничего не утаивает. Не может, даже если бы и попытался.
— Через несколько недель, после того, как она пропала.
— А когда пришло последнее?
Отец отвечает не сразу. Ему трудно. Наконец, он произносит:
— Не помню.
Он не в силах взглянуть своему сыну в лицо, но Шва-младший не даёт ему отвести глаза.
— Я потратил все наши сбережения, чтобы арендовать рекламный щит, — сообщает он. — С огромным изображением моего лица.
Отец не понимает.
— Зачем?
— Чтобы доказать, что я не невидимый.
Шва уже своё отплакал, а вот его отец… Слёзы градом катятся по его щекам.
— Ты вовсе не невидимый, Кельвин.
— Если бы только я понял это раньше!
Шва идёт в свою комнату, закрывает дверь и перебирает письма. На некоторых есть обратный адрес, на других нет, но это неважно, потому что он каждый раз иной. Почтовый штемпель — вот что существенно. Пятьдесят писем, не меньше; пятьдесят штемпелей — и все из разных штатов.
