Маскарадный бал. Встреча с великим князем
Три недели прошли в таких пирах. Я устала до смерти и однажды решила не выходить из дома целые сутки.
Однако, найдя у себя на столике пригласительный билет на маскированный бал в большой опере, все таки отправилась туда вместе с своей Жозефиной. Маскарады этой оперы, по-моему, самые лучшие на свете: нет ни беспорядка, ни ссор, ни бестолкового шума; все чинно и прилично, как на придворном балу.
Когда мы вошли в залу, та было еще очень мало публики. Подойдя к небольшой группе знакомых офицеров, среди которых был какой-то неизвестный мне молодой красавец, превышавший всех своим ростом, я стала болтать с ним.
Многие из них предлагали мне свою руку.
— Нет, — отвечала я, — мне вас не надо. Я вас уже знаю и приму руку только вот этого прекрасного незнакомца.
Тот принял мое приглашение и, стараясь заглянуть мне под маску, стал расспрашивать, давно ли я в России, кого знаю, видала ли государя или кого-нибудь из высочеств и знаю ли я, кто он?
— Нет, — сказала я, — не знаю, но ты молод, красив, кавалергард и, судя по аксельбантам, должно быть, флигель-адъютант.
— Да, — сказал он, — ты угадала. Государь в награду за большие деньги, пожертвованные в Крымскую компанию моим отцом, богатым московским купцом, произвел меня в свои адъютанты, но сам я бедняк, прокутивший все свое состояние с женщинами.
Я расхохоталась и стала забавлять его своей болтовней, смеясь над деспотизмом царей, и все обещала в шутку. Наконец, мне захотелось отдохнуть, и он повел меня, но не туда, где сидела публика, а в особенную ложу наверху, за кулисами. Я заметила, что, встречаясь с ним, все очень почтительно раскланивались, и что стены ложи, куда мы вошли, были украшены изображениями двуглавых орлов. Не было сомнения, что мой кавалер — великий князь. Смущение и страх овладели мной, и я совсем растерялась. Но он взял меня за руку и, усадив рядом с собой на диван, сказал:
— Ну, вот, Фанни Лир, вы никогда не видели великого князя, так можете теперь смотреть на него, сколько угодно, но снимите же вашу маску.
Я отказалась, и он стал расспрашивать, какая я с виду: толстенькая или худенькая. Я отвечала:
— Ни то, ни другое.
— Я вижу твою хорошенькую ручку, такова ли у тебя и ножка?
— Не знаю.
— Красива ли ты или дурна?
— Судите сами, ваше высочество, — и с этими словами я сняла маску.
Мы стали рассматривать друг друга. Передо мною был молодой человек ростом немного более 6 футов, прекрасно сложенный, широкоплечий, с гибким и тонким станом. У него была небольшая красивой формы голова, овальное лицо и мягкие шелковистые волосы, отстриженные под гребенку; ослепительной белизны широкий и открыты лоб, светившийся умом и проницательностью; густые черные брови и небольшие, углубленные в орбитах, зеленоватые глаза, которые смотрели насмешливо и недоверчиво и, как я узнала потом, во время гнева сверкавшие, как угли; они становились лучезарными в моменты радости.
Взгляд этих глаз; то острый и умный, то мечтательный, проникал до глубины души и заставлял говорить правду, когда, желая разъяснить какое-нибудь сомнение, он устремлялся на собеседника.
Люди, знавшие великого князя, обожали и боялись этих глаз, а незнавшие стеснялись их насмешливого выражения. Его гордый и прямой греческий нос был сладострастен, как у древних статуй Венеры и Аполлона, но всего выразительнее была улыбка румяных чувственных губ его несколько большого рта, которым он походил на Петра Великого. Это выражение не поддается описанию, но всякая женщина готова была бы отдать жизнь за поцелуй этих уст.
