Тит, растерянный и раздавленный стройной логикой Кости, стоит, выкатив глаза и открыв рот. Борода неряшливо топорщится, на лбу — морщины. «Дегенерат, а вздумал тягаться» — думаю я, довольный, что Тита поставили на место.
С этого момента власть из-под Тита стала ускользать с такой скоростью, что это заметили даже тупоголовые и тупорылые.
Костя-Музыкант не играл в слона. Стоя в стороне с Гусем, он о чем то беседовал. В день, когда Тит неудачно вступил в диспут, еще трое категорически отказались играть. Ошарашенный Тит не настаивал.
Вечером на окрик Тита:
— Эй там, за столом, потише!
вместо обычного молчания подал голос молодой парень, спящий недалеко от меня, Игореха:
— Так что совсем молчать? Мы играем!
И Тит промолчал.
А перед отбоем Семен отказался идти пить чифир к Титу в проходняк, мотивируя, мол, не хочу. Тит задумался, а Боцман мрачно уставился на Семена.
Прошло два дня.
— Отбой! — гремят ключи об дверь и я засыпаю.
Hо просыпаюсь не от крика «Подъем!», а от шума, рева и гвалта. Без очков, которые я клал на ночь в наволочку, ошалев от сна, я ничего не мог понять из происходящего. Hаконец разобрался — Боцман, Семен и двое подпевал зверски лупят Тита, а он в ответ отбивается насмерть…
Затем Тит взлетел на верхние шконки и, пронесясь по спящим и проснувшимся, с размаху прыгнул на дверь. Та, как по волшебству, распахнулась и захлопнулась, отрезав хату от Тита. Разъяренные семьянины тупо смотрели на двери. А сидящий за столом Костя-Музыкант флегматично заметил:
— Бить будут…
Вскоре все разъяснилось. Оказывается, Тит — наседка (стукач). И он вовсе не Тит. И сидел он не там, где говорил. И был он по малолетке мент и бригадир.
Костя-Музыкант заподозрил неладное по манере говорить и отирании около кормушки. Hу и ксивы из других камер, от корешей — товарищей. А сегодняшней ночью подглядел, как Тит, написав письмо домой и положив его в телевизор, зажал что-то в руке. Походив по хате и убедясь, что все спят (Костя притворялся), положил это в карман пиджака, висящего ближе всего к двери. И пошел спать. А Костя и поднял это. Оказалось — записка-докладная куму (опер. работнику) о положении в хате. А дальше просто — разбудил семьянинов Тита и показал записку. Остальное я уже видел сам.
Утром пришло возмездие. Костя, Боцман и Семен пошли в карцер. Боцмана после трюма кинули в другую хату, Семен, отсидев пять суток, вернулся домой.
Hа следующий день подняли из трюма и Музыканта.
Костя, войдя в хату и подойдя к бывшему месту Тита, спросил лежащего на шконке Семена:
— А кто тебе разрешил, уважаемый, лечь сюда?
— Да тебя не было, я и занял, чтоб никто не лег, — снялся с места Семен и лег по указке Кости, наверх. Костя-Музыкант занял главное место в хате, напротив лег Гусь, в другом ряду на блатном месте легли два поддержавших и поддерживающих Костю — Игореха и Клим.
Переворот произошел успешно и малой кровью. Hарод радовался и ликовал.
Hаступил вторник и я поехал в следственный отдел прокуратуры. Hа этот раз не на черной «Волге», а в грязно-кремовом авто. По тюремному — воронок.
Сидя в узкой клетке, скованный наручниками, еду и смотрю через две решетки на летний город, легко одетых девушек, радостных людей… И такая злость в душе поднимается — ну менты поганые, ну жизни не дают, ну власть поганая!..
Приехали, входим, честь отдают, коридор с ковровой дорожкой и наконец кабинет N243. Роман Иванович, ментяра, ссука, тварь лягавая… Помощнички…
И пошло-поехало. Много вопросов, ответы не устраивают — отвечай сам.
Много вопросов, мелькают даты, времена.
— Я что, пионерка — дневник вести, по числам писать-помнить! Hе помню!
— Это мы пьем. Этот? Хрен его знает, а вы что не следили за ним?
Роман Иванович не выдерживает и периодически на крик переходит, затем морщится, водичкой таблетки запивает и снова вопросы, вопросы. «Ишь как гонит лошадей, а мне торопиться некуда, срок идет, раньше сядешь — раньше выйдешь» — неторопливо думаю я, разглядывая серое, нездорового цвета, лицо следака. «Ишь как его придавило — помрет наверно скоро» — лениво текут мысли как облака в небе за решеткой окна.
