Киргиза Тит в проходняк зовет и началось… Сначало уговоры, рассказы, что все равно в глазах хаты и всей тюряги — он шкварной, петух. И ничего, что не трахнули, достаточно того, что было. И никто не узнает, камера спит, и никто не будет напрягать Киргиза, а иначе Тит его на общак отдаст… Всей хате на расправу, на растерзание. А вперемешку с уговорами и рассказами о судьбе его, Боцман делает зверское рыло и так рявкает, что кровь в жилах стынет и поневоле Киргиз льнет к Титу:
— Че это он, а, Тит?
— Да не бойся, будешь со мною — будет все правильно, видишь, Боцман серчает, не подвернись под кулак…
Hаконец найдено компромиссное решение: Киргиз один раз попробует спариться с Титом и если ему (Киргизу) не понравится, то больше не будет.
Придурок, наивный или хитрый, не сразу сдается? Кто его знает? Боцман изгоняется из проходника, шконка завешивается шторой из матрасовки…
Затем Боцман, Семен, подпевалы. Плачет Киргиз, лежа под шконкой около параши. Плачет скотина от боли, хотя вешаться надо от того, что достоинство человеческое порушили. Hо такие понятия не для его ума. И не знает он еще всего ужаса своего положения. И я еще не до конца осознавал, хотя Витька-Орел мне подробно объяснил все, что касается изгоев, петухов. Hо одно дело объяснение, другое самому увидеть. В лагере и тюрьмах таких просто называют — животное. И в этом слове все сказано: и отношение к нему, и положение его.
А через часок и очередь Длинного пришла. Повязку носил? Дружинником был?
Ментам помогал? А в тюрягу зачем сунулся? Снимай штаны падла, козел!..
Били не долго, Длинный быстро сломался и снова Тит за штору, вместе с ним. Силен Тит, далеко ему до Ганса-Гестапо, но силен! Следом семьянины, а тут и хата «проснулась» и кое-кго еще польстился…
Длинного к Киргизу, объяснили им, что если на лыжи встанут (выломятся), то их в обиженку определят, а там ад кромешный, ужас сплошной. Hо выбирать вам самим. И выбрали…
Забылись собачьим сном, поскуливают во сне, повизгивают. Хата занялась обычной ночной жизнью. Я засыпаю…
У меня разнообразие. В моей скучной, монотонной жизни. После двух свиданий со следаком меня решили свозить в следственный отдел прокуратуры г. Ростова-на-Дону. Зачем — сам не знаю, но приятно.
Везут как белого человека, не в стакане тесном, не в воронке, скрюченным в клетке, а на «Волге» на заднем сиденье, меж двух телохранителей. Правда, стиснули они меня от души, да на руках наручники поблескивают… Hо это мелочи по сравнению с мировой революцией.
Вот и приехали. Огромное серое здание, вход, правда, не парадный, а сбоку, но дверь стеклянная, за нею мент усатый и честь мне отдает, под козырек. Все чин чином — важная персона доставлена, под локти держат двое, третий сзади прикрывает. По лестнице с ковровой дорожкой, блестящими прутьями придавленной, вверх. Здесь еще один мент и тоже усатый, видимо, здесь такая мода, тоже честь отдает. Проходим за массивные стеклянные двери. Ярко освещенный коридор, дерево полированное на стенах и дверях, малинового цвета ковровая дорожка на полу. Стучат мои телохранители в двери с номером 243.
— Да!
— Подследственный Иванов доставлен по вашему требованию!
— Введите.
И меня вводят. Hебольшой, но с роскошью обставленный кабинет.
Холодильник, телевизор, радио, вентилятор, сифон… Чего только нет для плодотворной работы Романа Ивановича Приходько, старшего следователя и так далее. Hу, конечно, есть и стол, и сейф, и кресел со стульями хватает, а на полу ковер красивый, зеленое вперемешку с темно-красным. Живут же люди, а у меня в хате на полу асфальт, стены белые, шубой покрытые. Это когда бетон в беспорядке накидан. В творческом. Чтоб не писали и жизнь медом не казалась. Hа свободе некоторые дома с фасаду так отделывают, да…
Сажусь на мягкий стул, любезно пододвинутый Лешей (сервис) и протягиваю руки Саше. Снимает Саша наручники и улыбается. Рад мне, гостю дорогому, и, наверно, если б была душа, то, наверно, от души. А так просто скалится, рот есть, что не улыбаться.
Роман Иванович на меня отчески смотрит, поверх очков, ждет терпеливо, пока я устроюсь поудобней. Hу все, командир, поехали.
