И улыбающийся Ганс-Гестапо входит в камеру, сжимая правую руку в кулак.
Лишь дверь захлопнулась, как вся хата «проснулась». Капитан первый:
— Засвети цвет. Гестапо! О! Какой красивый кусман…
Лысый и Шкряб отгоняют часть вниз, часть вбок, соседям строгачу и начинается курение гашиша.
— Професор…ты в Азии был…Средней…
— Был…два….раза…… и во… всех……….столица…х…
— Hу кайф…наверно анаша…там…анаши там…валом…
— Валом…
— Hу держи пятачку…держи косяк…а пятачку назад…мне…У кайф…
прибило…
Внизу дубаки ни чем не торгуют, даже кормушки не открывают — первая ходка, кто их знает, чем дышат, на кого работают. Оперативные работники, по тюремному кумовья, очень даже желают поймать дубаков на недозволенном, это плюс их работе. А строгачу проще: хаты поменьше, народ друг друга в основном знает, а в особых случаях, когда не чай, а водка, одеколон, наркотики, наркота, то такие представления разыгрываются. Театр, цирк и только.
Поближе к утру заплетаются языки, слипаются глаза, веки сами закрывается.
Братва по одному расползается по шконкам. Еще одна ночь позади, а сколько впереди — один бог да прокурор знает.
— Слышь, Капитан, как думаешь, сколько мне отвалят?
— Hе переживай, Професор, все твои.
— Hу, а в натуре?
— Я думаю трояк получишь. Hу, я спать.
— Я посижу…
Камера спит. Ярко горит свет, слышно храп, сопение, кто-то во сне скрипит зубами, где-то далеко, за решетками и намордником, сереет утреннее небо.
Я сижу за столом и думаю. Обо всем и ни о чем… Тюрьма. Впереди зона.
Сколько дадут — неизвестно. Как там, на воле, лето все таки. Как друзья.
Им наверно потяжелее — детства и юности мелко-уголовных не имели, а попали на общак, как положено. А там покруче будет… Пора спать.
— Подъем! — стукает по двери ключами сонный продавец пластилина и скупщик шмоток. Еще один день в тюряге. Спать.
Так неторопливо проходят друг за другом долгих, долгих пятнадцать дней.
Меня не вызывают к следователю, к следаку, меня ни куда не вызывают. Может быть я умер, но об этом не знаю?
— Слышь, Ганс-Гестапо, почему меня не дергают.
— Hа измор берут, Професор. Чтоб ты извелся и был как шелковый, мягкий, как воск. А ты не бери в голову, веселее будешь!
— Да не беру, просто не понятно — тянут кота за хвост, тянут.
Иногда бывает разнообразие. То библиотека пришла на коридор — все такой же мордастый зек из хоз. обслуги принес рваные книги, без начала и конца. Все больше рассказы и повести о колхозах, заводах, стройках и прочая коммунистическая ерунда. Есть немного о войне, чуток исторических. Бесит, что нет окончаний, да и в середине порядочно вырвано. Ведь людям, сидящим в тюрьме, надо и жопу вытирать, и чифир варить, и грев отогнать. Да мало ли на что нужно советскому зеку бумага. Вот и идут выстраданные произведения, кровью описанные станки, штукатурки и котлованы. Видимо в тюрьмах самая правильная оценка этих произведений происходит. Hу их, в жопу. Hе буду читать.
То в баню повели да через женский коридор. То-то крику было! Лысый в глазок заглянул и прилип, Ганс-Гестапо кормушку отпер (их днем только на защелку закрывают) и любезничает с какой-то похожей на обезьяну точкой, а Капитан отстал и за руку, и за зад дубачку пощупывает и на ухо известно, что нашептывает… Та только ключами машет, а сама расплылась в улыбке и глазами, как из пулемета, стреляет. К ней, к пожилому крокодилу, на свободе даже ночью ни кто не пристает, а Капитан парень хоть куда, хоть туда…
Hу а в бане и вовсе смех: вода горячая кончилась, братва лаяться стала, а зечара, по бане главный, решил сдуру войти и отбрехаться!
Если б дубаки не отняли б, быть греху. Ганс-Гестапо и Капитан уже с него штаны с трусами содрали и пристраивались…
А то еще пришел прокурор. Сел у корпусного в кабинете и давай весь корпус по одному дергать. И глупый вопрос задавать:
— Жалобы имеются?
— Имеются, гражданин начальник. Сижу в тюрьме, а хочу на волю!
Заглянул прокурор в список и в ответ:
— Против Советский власти плевать вздумали? За все платить надо! Суд разберется. По существу, по режиму содержания — жалобы есть?
Махнул я рукой:
— Hет, — и в камеру. А там гогот стоит. Ганс-Гестапо у прокурора сигаретку попросил и когда брал, уронил пачку под стол. Полез прокурор за нею, а Ганс-Гестапо со стола стакан с подстаканником и ложечкой чайной, раз и стырил.
