Он только начал высвобождать пробку, когда Свидетель заговорил.
— На вершине центрального зубца Карателя был укреплен Камень Души, предназначенный для того, чтобы заглядывать в души врагов Биндальчи и выпивать до дна те, что оказывались недостойными. Камень Души — это артефакт огромной силы, способный сам по себе двигать событие. Он вспоминается как союзник Карателя, сотрудничающий в принятии или отклонении Искателя и в нескончаемой борьбе за управление событием.
Свидетель широко открыл глаза. Лал заметил, что по его смуглому лицу струйками стекает пот.
— Это было далекое Воспоминание, Анджелалти. О других я не нашел ничего, кроме общей Памяти, не такой древней как та, что касается Камня Души. В ней говорится, что камни усиления должны граниться в соответствии с образцом, который я теперь могу нарисовать, если тебе это нужно. Других требований в Памяти не оказалось.
— А… Камень Души? — спросил Лал, хотя ему было крайне неприятно понукать собеседника. — Там не было указаний о том, какую форму ему следует придать?
На секунду ему показалось, что Свидетель засмеется.
— С тем же успехом можно придать форму Карателю, Анджелалти. Память говорит нам, что у него есть своя собственная сила. Кто посмеет налагать на подобное свою форму?
— Действительно, кто? — пробормотал Лал, глядя на обуглившийся конец среднего зубца Трезубца.
Камень Души был немного крупнее ловца воров Мордры Эль Теман, а бронзовые лапки, удерживавшие его на месте, наполовину расплавились. Оправы двух камней меньшего размера были просто сломаны.
„Ну что ж, — подумал Лал, — надежно укрепить можно и другими способами. Например, на эпоксидной смоле или…“ Он вдруг широко зевнул и почувствовал навалившуюся на него усталость. Глянув себе на руки, он с легким удивлением увидел, что они дрожат.
Он посмотрел на Свидетеля.
— Прежде чем начать столь ответственную работу, я посплю. Надеюсь, я не нанесу оскорбления, если посоветую тебе сделать то же.
— Я вижу тропу, которую ты мне указал, Анджелалти, и уверен, что мои умения позволят найти добычу.
„Что бы оно ни значило“, — подумал Лал и, с трудом поднявшись на ноги, сделал два шага, отделявшие его от кровати, и упал на нее. В глазах у него стоял туман, а в голове крутились разноцветные вихри.
Утопая в цвете, Лал заснул — и ему приснилось, что он рвет цветы, а Корбиньи смеется.
Какое-то время она сидела в кресле первого пилота. Просто сидела. Паучок молчал у нее на колене, блестя мудрыми и яркими янтарными глазами. Потом она задремала и увидела во сне ребенка, который не жил — ребенка ее тела. Ее мертвого тела. И ей приснился тот ребенок, которым была она сама, и тот, которым был Анджелалти. Они играли с другими детьми в темных коридорах Корабля, где воздух пах так, как ему положено, и где каждый поворот и изгиб коридора был знаком на уровне генов, и во всем милом сердцу пространстве Корабля нечего было бояться: ведь там все были ее кузенами или ближе, и каждый целиком зависел от другого.
Страх жил среди планетников — слепых, недоступных пониманию недочеловеков. Страх — и предательство, потому что всегда находились те, кому хотелось захватить Корабль в плен, лишить Экипаж права свободно путешествовать от звезды к звезде, как это делают настоящие люди, а не жить по-звериному, с рождения до смерти копаясь к грязи.
И тем не менее Корабль время от времени нуждался в ремонте, нуждался в том, что способны произвести только планетники, пусть они и грязееды и недочеловеки. Ибо Корабли — об этом она прочла в Вахтенном журнале восемьдесят пятого Капитана по имени Безумная Эндриатта — были созданы не для того, чтобы их использовали так, как это решили делать Экипажи, десятилетиями и столетиями не совершая посадки, не беря на борт пассажиров, не обмениваясь людьми с дружескими колониями.
Капитану Эндриатте за ересь был предложен Нож, и она себя реабилитировала перед Кораблем и Экипажем. Ее Первый Помощник последовал за ней в считанные секунды, убитый горем. Во сне это представилось ей живо, совершенно достоверно, словно она видела все это собственными глазами.
