Но и она торопится, еще как торопится! Средняя улитка развивает скорость до сорока пяти километров в год, а средняя черепаха — до сорока пяти километров в месяц. И когда черепаха на полном скаку проносится мимо улитки, улитка шарахается (правда, совсем незаметно): «Ох, лихачи, лихачи! И чего они носятся сломя голову?»
Улитке ее голова дороже, но она-то, улитка, как раз недолго живет. Всей ее жизни на какие-нибудь сто километров. А черепаха носится по свету, как сумасшедшая, и при этом живет двести лет.
Есть на свете Галапагосские острова, Черепаховы острова (так их называют в переводе с галапагосского), и на этих островах когда-то водились исполинские черепахи. Это было царство галапагосов, королевство галапагосов, мечта всех на свете галапагосов, а иначе говоря — черепах. Но зачем говорить иначе, если каждая черепаха, простая, незаметная черепаха становится исполинским галапагосом, лишь только попадает на Черепаховы острова? Об этом знают все черепахи на свете, верят в это и потому так спешат. И они плывут и ползут, и спешат как только могут на Галапагосские острова, где когда-то водились исполинские черепахи.
Когда-то водились, а теперь их всех уничтожили…
Вот почему так долго живут черепахи: они помнят, что есть на свете Черепаховы острова, и они идут к ним, плывут и ползут, — в царство, которого больше нет, в королевство, которого больше нет… А чтоб дойти до того, чего нет, нужно жить очень и очень долго.
Когда-то здесь был материк Арктида, а теперь Арктика, Северный Ледовитый океан, местность, которую посещают только герои…
Но птицы не герои, они и в теплых морях стараются держаться поближе к берегу — и все же они перелетают Ледовитый океан, перелетают, потому что не знают, что там уже океан, а думают, что там по-прежнему материк Арктида.
Жизнь меняется, все меняется на земле, и нужно это видеть и понимать, но кое в чем хорошо сохранить старые представления. Чтобы не рухнуть в про пасть, летя через океан, лучше думать, что там по-прежнему материк Арктида…
Пассажир Чижик, вылетающий до Харькова
Рассказ зяблика
Сижу я недавно в аэропорту, смотрю, как самолеты взлетают и приземляются. Они, пока не взлетят такие большие, а потом становятся маленькие. А те, которые садятся, сначала маленькие, а потом большие.
Сижу я и думаю: почему так? Я, сколько летают все одинаковый: что там, в небе, что здесь, на земле Да если б меня так сжимало и разжимало, разве б я выдержал?
А мы — не ценим. Своего не ценим. Все на чужое заглядываемся. А на что заглядываться? Там, у них, только успевай сжиматься и разжиматься.
Так я думаю, пока на аэродроме сижу. И вдруг слышу: «Пассажир Чижик, вылетающий до Харькова, подойдите ко второму окошку».
Опять, думаю, чижик куда-то летит, опять ему у нас не нравится. Смотрю, а это не чижик. Просто такая фамилия.
И стоит этот по фамилии Чижик у второго окошка, а ему говорят: «Сегодня не полетите». И он, представьте себе, не летит.
А мы — недовольны. Хотя нам никто не указывает, к какому окошку подлетать, мы подлетаем к любому, к какому захочется. И пусть нам кто-нибудь скажет, что мы сегодня не полетим! Пусть мне кто-нибудь скажет: «Зяблик, ты сегодня не полетишь». Да я ему в глаза рассмеюсь.
И все равно мы недовольны.
Нет, надо устроить нам аэродром. И чтоб каждого подзывали к окошку и говорили, кто полетит, а кто не полетит, и куда полетит, чтоб говорили, а не так, кому куда вздумается. И чтоб нас все время то сжимало, то разжимало, то сжимало, то разжимало…
Вот тогда бы мы были довольны. Всем довольны. И чижик наш никуда бы не улетал, а сидел бы на месте, как этот, из Харькова.
Жила у нас в лесу молоденькая Листоблошка. Молоденькая и сладенькая. К ней наведывался некто Муравей, когда ее Листоблох был в командировке.
Не подумайте плохого. Все муравьи любят сладенькое, а Листоблошка это сладенькое как раз выделяла. Поест, допустим, солененькое, а выделит сладенькое. Ну, а Муравей уже тут как тут. Разумеется, если Листоблох в командировке.
Время у нас было интересное. Мы как раз сняли с Работы Медведя, а на его место выдвинули муравья. Не листоблошкиного, а другого. Выбирали всеобщим тайным голосованием. Муравьев в лесу много, есть кому голосовать. Это мы только с виду молчаливые, но если тайно голосовать, тут мы перекричим любого медведя.
