Тоня нагнулась к уху пультовщицы:
— Почему вторые бегуны стоят? Где Жанна?
— Ленту в подвале засыпало.
Пультовщица не отрывала глаз от стрелки прибора. На неподвижных ее плечах лежал слой молотой глины — сыпалось сверху.
Надо было лезть в подвал, по узкому трапу спускаться в квадратный люк. Белое облако пара и дыма, подсвеченное снизу, поднималось оттуда и скрывало нижние ступени. Тоня помедлила: жалко было пальто пачкать.
Внизу тянулись вдоль узкой бетонной галереи ленты с горелой землей. В нескольких шагах от люка все исчезло в плотном ядовитом дыму. Тоня шла согнувшись: чем ниже, тем прозрачнее дым. Сквозь шум цеха слышались удары кувалды по железу. Звук был еще далеким, когда перед Тоней в тумане возникла худая, детская фигура Жанны.
— Почему вторые бегуны стоят? — прокричала Тоня.
Жанна показала на уши: не слышно. Потом вверх: там поговорим.
После подвала воздух стержневого участка показался чистым и приятным.
— Двадцать седьмую ленту завалило,— сообщила Жанна, отряхиваясь.— Уже разгребают.
— Почему вторые бегуны стоят?
— Ой,— сказала Жанна,— стоят?
Ругать Жанну — себе дороже. Один раз Тоня не сдержалась, так та проплакала весь день, подала заявление об уходе. Они работают на пределе. Подмены нет. Вот не вышла сегодня на работу земледел Гринчук, некого поставить вместо нее, и стоят вторые бегуны.
— Туннельщицу поставь,— сказала Тоня.
— Все же ленту разгребают...
— Ладно, ты занимайся лентой, я поищу человека.
Тоня побежала в гардероб, надеясь застать кого-нибудь из третьей смены. В гардеробе было пусто и тихо, но в душевой шумела вода, и Тоня заглянула туда.
Утром в душевой холодно. От горячей воды поднимается пар, оседает крупными каплями на потолке и вспухшей краске труб. Под душем замерла разомлевшая худая женщина с выпяченным животом. Прибитые водой длинные жидкие волосы закрывали лицо, только торчал остренький кончик носа.
— Федотова, ты?
Женщина вздрогнула от неожиданности:
— Хто гэта?
Она потеряла равновесие, отступила в сторону, и вода забарабанила по плиткам пола. Женщина нащупала рукой гладкую стену, тряхнула головой, откидывая волосы. Их блестящие мокрые пряди на мгновение открыли мигающий глаз и снова сомкнулись.
— Антони-и-ина ...
— Ты что, беременна? — удивилась Тоня.
— Ну...
Может быть, потому и моется так поздно, чтобы никто не видел?
— Как же это тебя угораздило? — спросила Тоня, обдумывая в это время, как ей уговорить Федотову.
Место в общежитии та недавно получила, отгулом и приплатой ее не соблазнишь, да и где ее взять, приплату... Нелегко вытащить человека из-под душа после ночной смены снова в цех.
— А чаго? — откликнулась Федотова.— Или у меня пуза бракованноя?
— Ты уж как скажешь,— фыркнула Тоня.
Не рассмеяться значило потерять налаживающийся между ними контакт. Сколько ее помнила, эта маленькая юркая женщина долгом своим почитала всех смешить. Себя не жалела, равно радовалась и смеху над своими шутками, и смеху над собой. Это уж Тоне особенно повезло — встретить в душевой именно Федотову.
— Гринчук сегодня на работу не вышла,— осторожно сказала она.
— Мабыть, осложнение,— покачала головой Федотова со всегдашней своей готовностью пожалеть.— Вот Галина ...
Тоне некогда было сейчас говорить о Гринчук.
— Вторые бегуны стоят. Цех остановим.
Федотова пригорюнилась. Тоне было скверно, словно она у ребенка обманом игрушку отбирала. Если б та умела отказывать...
— Ты ж знаешь, за мной не пропадет. Выручи сегодня, а?
Женщина под душем ответила вяло:
— Добра, Антонина. Я зараз прыду.
И обещать ей ничего не пришлось.
Тоня торопливо переоделась в гардеробе в рабочее белье и платье, натянула сверху черный халат и побежала на участок. Не дожидаясь Федотовой, включила вторые бегуны, сама встала за пульт.
И у Федотовой любовь. Такая болтливая, а вот не рассказывает.
Эстакада с лентами отгораживала площадку бегунов от остального участка, сквозь стальной переплет Тоня видела, как у конторки топчется технолог Валя Тесов, разыскивает ее. Опять будет приставать со своей селитрой. Тоня надеялась, что он не заметит, но он заметил и, нырнув под ленты, оказался рядом.
