— Он просто обязан где-то быть!.. — Марис Мадерли-Рид нетерпеливо постучала карандашом по блокноту, на котором успела нарисовать полтора десятка звездочек и заштрихованных треугольников и набросать примерный эскиз обложки для новой книги.
— Вы сказали — П.М.Э., правильно?
— Совершенно точно.
— Прошу прощения, мэм, но в справочном регистре Джорджии нет таких инициалов. Я проверила дважды.
Идея эскиза обложки к мрачноватому повествованию автора о его отношениях с приемной дочерью пришла в голову Марис, пока она ждала ответа телефонистки.
— А в соседних штатах?
— Увы, мэм. Я проверила базы данных по всем Соединенным Штатам.
— Может быть, эти инициалы принадлежат не частному лицу, а означают фирму или учреждение?
— Я заглянула и в «Желтые страницы», мэм.
— Значит, П.М.Э. — владелец незарегистрированного но мера?
— Не исключено. Под этими инициалами или аббревиатурой у нас абонентов нет. Это все, что я могу сказать, мэм. Если бы у вас была хотя бы фамилия…
— К сожалению, фамилии я не знаю.
— Тогда, к сожалению, больше я ничем не могу помочь.
— И все равно — спасибо…
Положив трубку, Марис некоторое время разглядывала свой эскиз, потом энергично перечеркнула его несколькими жирными линиями. Какой бы роскошной ни вышла обложка, сама книга ей не нравилась. Недвусмысленный подтекст этого опуса ее смущал и раздражал, и Марис опасалась, что многие читатели разделяли бы ее чувства.
Однако редактор, работавший с рукописью, был уверен, что издательству следует непременно приобрести право на издание. Тема практически гарантировала книге скандальную популярность, многократные приглашения на телевизионные передачи и радио-шоу, отзывы в газетах и журналах и, возможно, телевизионную экранизацию, что практически означало бесплатную рекламу. Но даже если бы книга и не сделала сенсации, затронутая в ней щекотливая тема способна была обеспечить стабильные продажи. Все члены издательского совета «Мадерли-пресс» были согласны с редактором, и Марис оставалось только подчиниться. Точнее, она не стала возражать слишком категорично, а это означало, что теперь Марис могла при случае потребовать от издательского совета ответных уступок.
А такое одолжение ей могло понадобиться. Марис поняла это, как только дочитала до конца пролог романа «Зависть», обнаруженный ею в стопке неотрецензированных рукописей. Рукописи эти валялись в ее кабинете месяцами, занимая целых три полки в стенном шкафу и собирая пыль в ожидании дня, когда личное расписание позволит Марис просмотреть их и… отправить разочарованным авторам стандартное письмо с отказом. Каждый раз Марис очень живо представляла, как начинающие писатели, злясь и чертыхаясь, читают эти стандартные и не оставлявшие никаких надежд ответы, и чувствовала себя обязанной уделить каждому из авторов хотя бы пятнадцать минут своего времени.
Кроме того, она никогда не забывала, что среди кучи макулатуры может оказаться новый Стейнбек, Фолкнер или Хемингуэй. Шансов, конечно, было ничтожно мало, но какой редактор не мечтает в душе о подобной возможности?
Марис, впрочем, была бы довольна и счастлива, если бы ей удалось откопать хотя бы приличный бестселлер. И пятнадцать страниц пролога, которые она проглотила на одном дыхании, давали на это надежду. По совести сказать, начало романа понравилось ей даже больше, чем находящиеся в издательском портфеле рукописи авторов с именами. Ничего лучшего Марис не читала уже давно.
Пролог возбудил ее любопытство, как и положено прологу или первой главе. Рукопись, что называется, «цепляла», и Марис захотелось узнать, что будет дальше. Но она не знала даже, был ли роман написан целиком. Неизвестно Марис было и то, первый ли это опыт, пробовал ли себя автор в других жанрах, что он уже издал и издал ли вообще.
Ни на один из этих вопросов ответов у нее было. Марис не знала даже, был ли автор мужчиной или женщиной, хотя инстинкт подсказывал ей, что верно скорее первое. Внутренний монолог Хатча Уокера был написан со знанием дела, с тонким пониманием мужской психологии и как нельзя лучше соответствовал характеру персонажа. Больше того, именно таким, «мужским» языком должен был владеть старый моряк, много повидавший, но сохранивший в сердце романтическую жилку.
