У собеседника Писарро был абсолютно голый череп и худое лицо с запавшими щеками и тонкогубым бледным ртом. Глаза Диего — мертвые и холодные, как у змеи, смотрели Писарро в переносицу.
— Я знаю не только это, благородный Франсиско, — шепотом сказал он, и Писарро показалось, что он слышит шипение огромной болотной твари, — я знаю еще и то, кто арестовал пятнадцать лет назад в Акле славного конкистадора де Бальбоа. Я знаю, кто отправил де Бальбоа на эшафот — это был ты, Франсиско, а ведь за пять лет до этого, в Дарьене, вы кровью скрепили вашу дружбу. Я знаю это и молчу, Франсиско. Но я могу и заговорить…
Зловещее костлявое лицо нависло над Писарро.
— Я много знаю, потому что учился. В Саламанке, потом у мавров — я семь лет провел в плену в страшном Порт-Саиде… И если ты будешь разумным, благородный Франсиско, я помогу тебе еще не раз, как помог с этим золотом, — Диего постучал тяжелым сапогом по деревянной крыше. — Но если… — он замолчал, решив, что и так уже сказано достаточно.
Некоторое время Писарро боролся с собой. Наконец ненависть погасла в его глазах, лицо обрело привычное выражение жестокого равнодушия.
— Хорошо, — сказал он ровно. — Разговора не было, Диего. Я поручаю тебе переговоры с южанами.
— Есть, командир! — четко отозвался Диего, развернулся и пошел к квадратному люку под башней.
Около самого отверстия он повернулся и посмотрел на Писарро.
— А что касается твоего брата Эрнандо… Прости меня, благородный Франсиско, но он дурак. Смелый воин, не спорю, но дурак. Я предупреждал его, чтобы он не совался в святилище, а он полез на самый алтарь и вдобавок разбил их бога. Теперь на нем проклятье Пачакамака, и я ему не завидую.
— Сатанинские наваждения не властны над солдатами Девы Марии, — важно сказал Писарро. — Впрочем, я скажу падре Вальверде, чтобы тот принял меры…
Странная усмешка свела бескровные губы Диего, но Писарро этого уже не увидел. Обернувшись, он заворожено считал мерцающие золотые чешуйки на теле таящегося в долине чудовища. Их было не меньше, чем звезд на небе.
Диего д'Алькантра, первый меч всех земель по эту сторону Дарьена, звеня подкованными сапогами, спустился по каменной лестнице и направился к зданию, в котором размещались послы из Куско. Было время третьей стражи, но у длинной, сложенной из циклопических плит стены толпились солдаты. Некоторые взбирались на плечи своих товарищей и пытались заглянуть в узкие трапециевидные окна — там, внутри, уже третий день шла опись сокровищ, полученных испанцами в обмен на жизнь Инки Атауаль-пы. Чуть дальше, у мрачного вида бронзовых дверей, дежурили шестеро здоровенных вояк во главе с Эрнандо де Сото — это была охрана пленного Инки. Писарро боялся, что индейцы попытаются силой освободить своего повелителя, и заботился об охране Атауальпы больше, чем о сохранности его золота. Но никто так и не попытался спасти Инку на протяжении двух месяцев его пленения; гигантская империя застыла в параличе, как человек с перебитым позвоночником.
— Как служба, Эрнандо? — спросил Диего, останавливаясь перед де Сото. — Как дела у короля?
Де Сото с сумасшедшей скоростью вращал мечом, разрабатывая кисть — он изнывал от безделья на этом посту, где никогда ничего не происходило. Не отрывая взгляда от сверкающей стали, процедил сквозь зубы:
— Такая служба годится для свинопасов, Диего. Я конкистадор, а не альгвасил. Мое дело рубиться в честном бою, а не просиживать штаны под дверью проклятого язычника. Что говорит брат Франсиско, когда мы его отпустим?
— Мы не отпустим его, Эрнандо, — жестко сказал Диего.
— Порка Мадонна! — рявкнул де Сото. — Брат Франсиско дал этому чертовому Атабалипе слово дворянина! (Он все еще не мог правильно выговорить имя своего пленника.) — Я, черт меня подери, не так уж люблю этого идолопоклонника, но слово кабальеро есть слово кабальеро! Брату Франсиско придется отпустить Атабалипу, иначе он потеряет меня и мои шпаги!
Меч взрезал воздух у самого лица Диего. Холодные змеиные глаза широко раскрылись, острые уши поползли вверх. Неуловимо быстрым движением д'Алькантра выбросил вперед руку и перехватил кисть де Сото. Меч воткнулся в землю у его ног.
