Женщина, проходившая мимо, возмущенно посмотрела на меня.
Я поклонилась, приложив руку к груди, мол, извините, а она, поджав губы, отвернулась.
Высокая женщина, худая и бледная. Суровое, решительное, но немного овечье лицо. Светлая прядь выбилась из-под черной косынки.
Она вела за руку миленькую беловолосую девочку лет четырех. Девочка несла букет мелких, пахнущих полынью, желтых хризантем.
У соседней могилы женщина сняла легкий летний плащ, положила на такую же, как у Артема, каменную оградку, вытащила из сумки две большие пластиковые бутылки с водой, опустилась на колени и захлопотала у могилы, споро и деловито, словно у себя на кухне, – отложила увядшие цветы, вымыла банку, сменила воду, поставила свежие. Поднялась, протерла тряпочкой крест и табличку, достала маленький пластиковый веник и взялась подметать вокруг могилы.
Все это время девочка стояла рядом и ныла:
– Мама, пойдем отсюда! Мам, пойдем домой! Мама, пойдем отсюда!
– Потерпи, Светочка, надо же навести порядок тут, у папы, – сказала женщина.
Девочка надулась. Топнула ногой.
– Папа-папа… Та шо вы мне все говорите! Нет здесь никакого папы!!!
Ай, браво! – подумала я. Плюс один, детка.
Когда опустились сумерки, я пошла прочь – сначала по каменной дорожке, потом по бетонной, потом по асфальтированной.
Совершенно ни к чему, просто так, просто в ритм шагов, я напевала про себя один из древних Артюшиных шедевров:
настойчиво падают вилки и ложки
наверно сойдутся сюда
все те, кого знал я хотя бы немножко
и целовал иногда
и если придут они одновременно
займут и квартиру и двор
я встану на стул и скажу непременно
что я к ним по-прежнему добр
Наталия Оленева
Письма инопланетянам[3]
Дорогая Флора!
На самом деле письма – единственный жанр, в котором я что-то из себя представляю. Дело здесь, видимо, в том, что я попросту болтлива – где у нормального человека слово, там у меня целый разговор. Из тех, кого я знаю, превосходят меня в болтливости лишь моя мать, да продлит Высший Разум ее дни, и ты, дорогая Флора. Поэтому обратиться к тебе устно я не смогу. Но ты, как и многие мои подруги, любишь получать письма, и так я могу говорить тебе много и получать в ответ твои душистые письмена, преисполненные тобой. Иное дело – сестра твоя Фауна. Она молчалива, даже угрюма. Случается, она не ответит на «доброе утро», а уж о том, чтобы написать что-либо, нет и речи. Она и читать не станет, даже маленькую записку – так, посмотрит на нее и бросит. Не стоит трудиться адресовать ей что-либо. Тебе же я могу написать обо всем, что случается со мною за день, даже о том, чему ты сама была свидетелем.
День этот, как обычно, я провела в полном покое и уединении, нарушаемом лишь моей ручной игуаной, двумя прекрасными рыцарями, починявшими на кухне потолок, моей приятельницей Орой, зашедшей ранним утром в наш в сад за клубникой, сеньорой Ольгой – той, что не в своем уме, – известной тебе Валентиной да твоей сестрой Фауной, без которой не обходится ни один мой день. Так что день выдался спокойный. Вечером, заскучав, я вышла пройтись, захватив лишь игуану, и продолжительное время гуляла в лесу, где мне встретился Олень. Зная из опыта, как он пуглив, я даже не попыталась погладить его, и моя деликатность была вознаграждена – он тотчас скрылся в чаще, откуда принес мне сто украинских гривен одной банкнотой. Он поступает так примерно раз в месяц, приблизительно в седьмой лунный день. Из ста гривен я тотчас потратила сорок – купила две простыни, голубую и розовую. Надеюсь, что прекрасный рыцарь, тот, что нравится мне более других, сумеет их оценить. Нет нужды называть его имя, ты знаешь, кого я имею в виду, но никому и ни за что не скажешь этого – ты прекрасно умеешь хранить секреты, не то что твоя сестра Фауна.
Писать делается темно – солнце заходит, отсветы розовых сполохов упадают на бумагу. Завтра ожидается тяжелый день, даже если не принимать в расчет твою сестру Фауну. С утра мы с Валентиной собирались устроить диспут на политические темы. Главный вопрос – голосовать ли за Хрющенко, или же предпочесть ему Хренуковича? Валентина склоняется к Хренуковичу, мотивируя это тем, что у Хрющенко все время расстегнута ширинка. Ночью я буду думать, согласиться ли с ней. Бант ношу пока оранжевый.
