Зина первой потянулась к двери. Неудивительно – она одна из всех точно знала, что я ей не соперница, не очередная Артюшина телка, и это был хороший повод увести и запутать остальных.
Я стояла над ними как надсмотрщик, пока они пыхтели, обувались, кутались в шубы.
Проводив дорогих гостей, я вернулась к Артему.
Он перешел к выписыванию узоров на скатерти.
Я немного выждала и запела мерзким, пингвиньим голосом (да, никто не знает, как поют пингвины. Может быть, это к лучшему. Сердце мне подсказывает, что не очень хорошо):
– Цветы роняют
Лепестки на песок.
Никто не знает,
Как мой путь одинок…
– И набирая силу, с чувством, громче:
– Сквозь дождь и ветер
Мне идти суждено!
Нигде не светит
Мне родное окно!!!
Живу без ласки,
Боль свою затая-а-а-а-а-а-а!!!
Всегда…
– Гло, прекрати! – не выдержал Артем. – Это отвратительно!
– Да, я шут, я циркач, так что же?
Пусть меня так зовут вель-можи-и-и-и!
Как они. От меня. Далеки.
Да-ле-ки-и-и-и-и-и-и…
Никогда. Не дадут. Ру. Ки.
– Гло, хватит! Ты мне как что-нибудь напоешь, я потом неделю правильной мелодии вспомнить не могу, – давясь хохотом, простонал Артем.
– Со смертью играю —
Смел и дерзок мой трюк,
Все замирает, все смолкает вокруг,
Слушая скрипку, дамы в ложах замрут,
Скажут с улыбкой – храбрый шут…
– А вот, кстати, – оживился Артем, – ты слышала новый альбом Скрипки? У меня есть!
Он метнулся к магнитофону, включил, и оттуда, заглушая мои вопли, зазвучали «Воплi Вiдоплясова»:
Вірю я, що усе, все буває.
Немає
Лиш мене в тім краю, в тім раю.
Моя дивна постать – фігура блудить степом.
Хай не зрадіє останнє
світання
Моїм рисам, моїм речовинам —
клітинам.
Задля тебе, кохана,
Я позбудусь навічно фізичного тіла,
ай, мила.
Я займуся вогнем —
міжзоряним дощем,
ненаглядна моя…
– Смычок опущен, и мелодия допета. Ну все, с Олегом Юрьевичем мне не тягаться, – сдалась я. – Может, теперь покормишь все-таки? И какого дьявола здесь так холодно?
– Так дом только недавно сдали. И как-то криво… Перебои с отоплением…
– Перебои с отоплением?! В феврале?!!
– Ну, в июне никто и не заметил бы. Обидно было бы, да? Пойдем на кухню.
На кухне стояли электрическая плита, раскладушка и стол. Впрочем, в холодильнике при таких делах и не было нужды.
Артюша принес мне одеяло, и мы с Тарасиком, завернувшись в него, как индейцы, сидели на раскладушке, пока Артем готовил ужин.
– Оставь ее в покое, – сказала я. – Только зря мучаешь…
– Я ее не мучаю. Я ее люблю. И хочу, чтобы она ко мне вернулась. А не мучаю.
– Доброе утро, дорогие радиослушатели. Твой Василь Платонович, царство ему небесное, сказал бы – хтось пiзно всрався. Она к тебе не вернется.
– Откуда ты знаешь? Ну откуда?
– Оттуда. Одна попытка уже была, так? И отстань от нее, и хватит. Эти маленькие женщины… Я их просто боюсь. У меня есть еще две штуки. Такие же. В друзьях. Каменные бабы. Железные леди. Они же усилием воли жизнь свою в любой узел завязать могут, как кочергу. Хрен развяжешь. И не лезь к ней. Как она себе решила, так и будет, поверь мне. Только мучаешь, и все.
На этом официальная часть была закончена.
Следующие дни мы проводили однообразно, как монахи, – утром я ехала в театр, днем возвращалась, привозила еду, сигареты и бутылку красного вина.
В доме был ледяной ад, так что, приготовив ужин и сварив глинтвейна, мы с Артюшей забивались в теплую нору из трех ватных одеял и молча читали, изредка вслух зачитывая друг другу фразы из книг.
Тарасик спал в глубине одеяльной норы, похрюкивая и пуская ветры.
– Земную жизнь пробздя до половины… – задумчиво говорил Артем при какой-нибудь особенно выдающейся газовой атаке. – Да что он ест?
– Говядину с гречневой кашей. Конечно, я могу заклеить ему задницу скотчем… Или древесной смолой. Так медведи делают, когда в спячке.
– Не верю. Если бы они так делали, то к концу зимы весь лес взорвался бы… Вот, слушай: «Итак, моя жизнь представляет собой замкнутую цепь ошибок, бесконечно повторяющихся во времени…»
– Ладно. Лови топор: «На рассвете бухта являла собой картину полного покоя. Сквозь золотистый туман Флорентино Ариса разглядел позолоченный первыми лучами купол собора, голубятни на плоских крышах домов и, ориентируясь по ним, определил балкон дворца маркиза Касальдуэро, где, по его расчетам, она, предмет его неразделенной любви, все еще спала на плече насытившегося супруга…»
