Пришла Оленька, включила свет.
– Уснул, кажется…
– Ну хорошо. – Я потянулась, хрустнула пальцами. – Пойду я.
– Ой, нет, Глория, не уходи, пожалуйста… Не бросай меня с ним… одну…
– Оль, надо идти. Там две бумажки на столе, и все написано, что делать… Вовкин телефон я тебе оставлю на всякий случай…
– А он правда ветеринар? – робко спросила Оленька.
– Правда. Но ты не волнуйся, Вовке не впервой этот конструктор собирать.
– Вы такие странные… Глория, останься, пожалуйста… Он при тебе спокойный и все делает, что надо… А на меня опять будет кричать… Если тебе Артем не разрешает, я сама позвоню, попрошу…
Я поперхнулась дымом. Мне? Артем?! Не разрешает?!!
Ах, ну да. Простая девочка, совсем из другого мира. Кто с кем живет – тот с тем и спит. Кто с кем спит – тот того и любит. Кто кого любит – тот того и слушается. Хорошо как все. Просто и хорошо.
А мы? Скоморохи, прости господи. Живем – словно следы путаем.
Оленька смотрела на меня с полным доверием, как на сестру, и мне вдруг стало муторно, как будто я собиралась ее в чем-то обмануть. Но я ведь не обманывала ее, ни в чем! Я честно освободила ей поле, оставила свою площадку для игр и свой сад, и свои камни, и свои зеленые луга, а то, что я считала все это своим, – так сердцу не прикажешь. И чего еще хочет от меня этот белобрысый цыпленок?
– Оль, Артем все… гхм… мне разрешает. Но я не могу остаться, у меня собаки. Большие. Очень. С ними работать надо вечером, утром, а то они весь дом разнесут… Сейчас я уеду, а завтра вернусь. Часов в десять утра, ладно? Собачек отработаю и приеду.
– Но… я его даже поднять одна не смогу… А вдруг он в туалет захочет?
Я молча пошла в ванную, порылась там в шкафчике, вручила Оленьке красный пластмассовый кувшинчик, поцеловала в лоб и уехала домой.
Дня через три глазки у щеночка открылись – спа́ла опухлость с рожи, зашевелился, закапризничал, в сортир стал сам ползать, по стеночке, и даже пытался затащить меня в постель (Оленька, взявшая в своей конторе несколько отгулов, вынуждена была все же выйти на работу, и теперь мы дежурили у ложа скорбного главой и другими частями тела не вместе, по очереди).
Я осторожно надавала негодяю по битой морде, в любви отказала и пошла готовить гаспаччо.
Милый мой, поминутно морщась от боли, жадно пожирал протертую пищу и вел со мной интересный разговор.
– Значит, ты меня больше не любишь…
– Да что ты. Я буду любить тебя вечно.
– Ах, вот как. Ну, это хорошо. Это правильно. Ты меня успокоила. Но скажи мне, душа моя, что же тогда? Ты пропала. Не звонишь. Не появляешься. Три недели – ни полслова… И прости, но я подозреваю, что сейчас имею удовольствие видеть тебя только благодаря любезности тех трех урлованов, которые… м-м-м… превратили меня в тыкву.
Я подошла к нему, взяла из рук пустую чашку, салфетку, с нарочитой заботливостью отвела светлую прядь, коснулась губами лба.
– У тебя жар? Или голову таки насовсем отбили? Мы что, выясняем отношения? Мы? Выясняем? Отношения? Разбуди меня.
И, не дожидаясь ответа, ушла мыть посуду.
Милый мой поплелся следом, сел в старое деревянное кресло с высокой спинкой, повозился, пытаясь устроиться поудобнее. Но устроиться поудобнее там было невозможно, кресло диктовало царственную осанку, разве что затылок можно было чуть откинуть.
Я оглянулась. Светлые, легкие, словно выгоревшие на солнце кудри, тощее, длинное лицо… Профиль мог бы выглядеть благородно, но этот нос столько раз ломали, что он и сам не помнил той формы, которая была дарована ему от рождения. На скуле и переносице запеклись ссадины, вокруг глаз – черные фингалы.
Я рассмеялась – дон Енот Ламанчский.
– Ревность – это зло, – сказал мой милый.
Я пожала плечами и спросила:
– Сварить тебе кофе?
– Да, будь добра. Ну хорошо. Ты не хочешь со мной спать. Черт с тобой. Но ты не можешь меня бросить. Я люблю тебя. Как друга. Как дочь.
– Дочерей не е. ут. Друзей – тем более.
Он легко впадал в ярость. Поискал, чем бы в меня запустить, не нашел, успокоился.
– Ну хорошо. Ты что же, всерьез думаешь, что любить можно только одну женщину? Поверь мне, это не так. Поверь мне. Когда ты… ну… ладно, сама разберешься со временем. Что касается меня, то я не могу, более того, не желаю без тебя обходиться. Изволь объяснить – почему я должен…
