А потом я утерла сопли, заставила себя прекратить это мерзкое бабство, взяла в руки молоточек для отбивания котлет и разбила все, что билось.
Не билась только ракушка, которую я привезла из Панама-Сити. Я взяла ее с собой.
Потом я нашла в старой книжке телефон Анны и позвонила. Я спросила, как до нее доехать. Она назвала адрес сквота на Маяковке.
Дорогой Доктор. Прошло пятнадцать лет, и это сразу бросилось в глаза.
Квартиру мецената Морозова было не узнать.
Там были белые стены из гипсокартона, эргономичная мебель и термовыключатели.
Анна выкупила эту квартиру и стерла следы лузеров в искусстве жить.
Она сразу сказала мне, что окна небьющиеся.
Я кивнула.
Я спросила ее, не осталось ли каких-то вещей. Например, каких-нибудь картин.
Она ответила, что если я о живописи Персика, то он уже полгода как ее забрал.
Но видно, она не очень-то продается. Потому что Персик раз в месяц стреляет у нее деньги.
Я сказала, что не верю.
Я сказала, что Том непотопляем.
Анна сказала, что Том непотопляем, но при чем здесь Том.
Я дала ей номер иллюзиониста. Потому что он тоже считает, что не надо строить иллюзий.
От нее я узнала адрес Персика.
Доктор! Сейчас я расскажу все коротко, потому что даже таких, как Вы, надо щадить.
Персик жил в сторожке какого-то писателя, в Переделкине. Но сразу становилось ясно, что сторожит писателя он плохо. Потому что у Персика было одутловатое лицо сильно пьющего человека. А пьющие – они небдительные.
И еще он ничего не слышал. Приходилось кричать или показывать жестами. Потому что денег на слуховой аппарат у него не было.
Он немного пожаловался на Тома. Потому что Том бросил его на произвол судьбы. Хотя ничего не предвещало.
Я сказала, что надо учиться быть одиноким. Что одиночество – это не тюрьма, а свобода.
Я хотела не уязвить его, а как-то поддержать. Но я очень вредная, у меня всегда получаются гадости.
Персик сказал, что учился быть свободным. Но он переехал в неблагополучный район. И ему однажды крепко врезали. Он пролежал в больнице, а потом его отправили на родину (бесплатно).
Но он с тех пор ничего не слышит.
Я сказала, что мы купим ему аппарат.
Он сказал: «Не надо». Он сказал, что каждый человек имеет право на иллюзии.
Потом он сказал, что мою часть диптиха он уничтожил. Я кивнула. Потому что на моей части главным все-таки был Персик, рисующий Крошку Мю. И там он был прекрасен, как эльф.
Каждый человек имеет право пребывать в иллюзии, что он не меняется.
Я сказала, что я поеду, но завтра привезу ему денег.
Он сказал: «Не надо».
Он сказал: «Я хочу сделать тебе подарок».
Он принес свою картину «Девочка с Персиком».
Какая прекрасная была эта девочка. Ее глаза были полны решимости!
Мне тоже захотелось ему что-то подарить.
Я порылась в сумке и нашла только ракушку.
Персик прижал ракушку к уху.
Это было кошмарное зрелище. Я сказала: «Мы купим тебе слуховой аппарат».
А он сказал: «Море шумит».
Он стоял и улыбался дебильной улыбкой эльфа.
Я взяла картину и пошла. Потому что у человека нельзя отнять иллюзий. Потому что иллюзии являются единственным двигателем души.
Персик вышел меня проводить, потому что лил дождь, а он выскочил с зонтом (это было очень по-английски).
Больше я в эту сторожку не возвращалась, потому что было не к кому.
Когда я подъезжала к городу, мне позвонил иллюзионист.
Он огорченно сказал, что зря я все перебила. Особенно монитор. Потому что в него влезть я бы все равно не смогла. Потому что он двенадцатидюймовый.
Я приехала к Анне и попросилась в людскую. Она сказала, что там вообще-то хозблок с сушилкой. Я сказала, что сойдет.
Я проработала всю ночь.
Я закрасила лампочку в клетке. Я заклеила фон фольгой, и это было похоже на зеркало. Я вклеила красное сердце, газеты, стразы, перья.
И я закрасила название.
Я дала этой картине другое название, Доктор.
Никто, кроме Вас, Доктор, не знает, что такое подлинное одиночество.
Даже мы по сравнению с Вами – глупые абитуриенты.
Эту картину я могу подарить только Вам. Потому что Вы не помните, как прошла эта жизнь. А я напомню.
Я напомню, как лил дождь, а Персик метался вокруг машины с зонтом, пытаясь прикрыть холст. А мимо проехала «Газель» и уделала нас талым снегом.
