— Понятно. Возьмите, пожалуйста, образцы. На всякий случай. Сейчас мы уничтожим рисунок.
Ларфид обернулся к Фареки: дворник расцвел, взяв канистру на изготовку. Ларфид тоже улыбнулся и позволил себе глянуть на стену. Он думал, что это будет приятно — хоть вполглаза полюбоваться, каков придется на вкус растворитель проклятым цветам. И это вправду было приятно. Риу оттащил ширму. Фареки щедро залил картину ацетоном, принялся елозить ветошью. Глумливые пасти орхидей оплыли, словно безмолвно завопили в отчаянии, исказились…
…Ларфид содрогнулся. Пересохло во рту. Ослабели колени, он испугался, что упадет.
Ему привиделась Кида.
Опять. Опять то же самое. Как высверк во тьме. Вот он, Эно, стоит на перекрестке, дожидаясь, пока мать и сестра нагонят его. Он видит сияющее лицо Киды, юное, нежное. Он улыбается тому, как смешно она топочет в своих модных ботиках — каблуки для нее высоковаты, а юбка узка. Мать ворчит, она всегда ворчит… И за их спинами, над их головами воздвигается пласт.
Высокое напряжение. Высочайшее. Позже Ларфид узнал, что катализатор был в здании Дома искусств. Пласт двигался по нескольким улицам, преображая их целиком. Старинные дома, будто чаши, наполнялись пронзительным звездным светом. Оживала лепнина, кариатиды сходили с мест. Деревья покрывались невиданными цветами. Птицы взмывали над ними — огромные, одуряюще яркие. Рои сверкающих насекомых метались в небе. Радуги низвергались, как водопады. Изменялось пространство, и в нем изменялись люди. Каждый, от ребенка до старика, становился великаном, могучим и светлооким. Лица женщин ослепляли красотой, их фигуры обретали немыслимое совершенство… Неестественное совершенство.
Он видел смерть Киды.
Пласт сделал ее прекрасной. Еще прекраснее, чем она была. Ее ребра сломались, когда талия стала тоньше. Ее шея удлинилась, косы расплелись и упали до самой земли — вьющиеся, блестящие, неправдоподобно густые. Вытянутый позвоночник не выдержал их тяжести и надломился.
Больше Ларфид ничего не помнил. Его снесла с ног толпа, бегущая от пласта. Должно быть, не сознавая ничего, он побежал следом.
Он не видел, что случилось с матерью. Только Киду…
Очнувшись, Ларфид с безмерным облегчением понял, что никто не заметил его слабости. Даже Ошена. Ошена внимательно наблюдала за тем, как садился в автомобиль директор лакокрасочного. Остальные пялились на стену и на Фареки, который с энтузиазмом приканчивал граффити. Теперь это было безопасно — от цветов остались только разводы краски.
— Спасибо, Фареки, — сказала Ошена, — возвращайся к работе. Я напишу тебе благодарность с занесением.
Дворник встал навытяжку, не выпуская из рук канистру и ветошь. Надзиратели заулыбались. Фареки и без того выглядел бодрым, но тут просиял. Кошмарная история для него завершилась, и финал был хорошим.
Когда он скрылся за поворотом, Ошена тихо прибавила:
— А вот отчетность завода мы запросим не через директора. Вы заметили? Он ничего не сказал об уничтожении старой краски после директивы. Шеки, займись этим прямо сейчас, пока он не успел спрятать концы.
Шеки откозырял.
Ларфиду стало нехорошо. Что, если Ошена все же заметила?.. И именно поэтому отправила на завод не его? Но Ошена сказала:
— Мы не закончили на сегодня. Вернемся пока. Не расслабляйтесь.
Она услала Руви с поручением и отпустила участковых, предупредив, что через час соберет совещание. Выходя из ее кабинета, Ларфид видел, как Ошена взялась за телефонную трубку. В эту минуту она казалась совсем старой.
По пути он думал о Распорядке.
Рисовальщик работал на одном из заводов и жил где-то в комплексе общежитий — это было очевидно любому. Он мог выделить всего час на свою мазню. Побудку этот тип встретил в собственной койке, иначе комендант еще утром приволок бы его в Надзор. «Что, если комендант заодно с ним?» — предположил Ларфид. Коменданты — люди суровые и лишенные фантазии, вероятность соучастия крайне мала, но все же…
Это ничего не меняло. В комплексе жили тысячи людей. Плотно проработать всех не под силу Надзору — но на это способен Распорядок. И если Распорядок заберет дело, то займется им на свой лад. Они бьют по площадям. Они найдут преступника, найдут скорее рано, чем поздно, но прежде пострадают сотни невинных.
