— Каша, — подтвердил он. — Вкусная.
Катарин тоже достал нож, придвинулся к горшку.
Есть кашу с ножа не слишком ловко, да ещё в компании с человеком, на которого этот нож запасён. Тут уже не думаешь, что сварена каша прорву поколений назад людьми, живущими по ту сторону мира. Вовек бы такому не бывать, если б не чернела поблизости приземистая гробница пилота-прародителя, которая, может быть, вовсе не могила, а умерший вездеход.
Последние остаточки каши Катарин собрал со дна рукой и тихонько посвистал вездеходу. Тот сразу подошёл, осторожно соскрёб угощение с ладони. Зубы у вездехода вдесятеро против человеческих, ему ничего не стоит отсадить кисть руки, но ещё не было случая, чтобы умное животное кусило хозяина.
Катарин похлопал ладонью по щебню, вездеход послушно улёгся.
— Устраивайся на ночёвку, — предложил Катарин.
Лёг, прижавшись к вездехожьему боку. Машку оставил ту сторону, где дополнительно пригревал не совсем ещё остывший костерок. С полминуты прошло в тишине, потом Катарин спросил:
— Ты внизу воду нашёл?
— Нет, — послышалось из темноты. — Долина преогромнейшая, но сухая. На окрестных вершинах ни одного сколько-нибудь приличного ледника. И возвратные ветры тоже дождей не принесут, негде им водой напитываться. Последняя надежда была на этот обрыв, где мы встретились.
— Здесь есть вода, — сообщил Катарин то, о чём хотел промолчать. — А по ущельям, которыми я поднимался, уже сейчас текут реки. У нас возвратные ветра несут тёплые дожди с благодатных земель… с бывших благодатных земель. Мы ещё живём там, но это не надолго. Становится слишком жарко, урожаев почти нет. Слышал, наверное, сначала урожаи бывают огромные, а потом хлеб выгорает, не успев выколоситься. А по ущельям на север от наших поселений пахотных земель не будет. Единственная наша надежда — равнина под обрывом, где мы встретились. Тут за моей спиной огромнейшее озеро, промёрзшее до дна. Когда оно начнёт оттаивать, воду можно будет сбрасывать в наши ущелья или на равнину, с обрыва. Представляешь, какой тут появится водопад?
— Я знаю. На скале сохранились следы потока. Поэтому я и полез на обрыв.
— И встретил меня. А когда подойдёт весь ваш народ, над обрывом уже будут стоять наши люди.
— Значит, война?
— Получается, так.
— Катарин, ты хочешь войны?
— Нет. Мы встретились и не убили друг друга. Мы ели кашу из общего горшка и грелись у одного костра. Это веская причина, не говоря уже о том, что рядом поставлена гробница древних. Даже если старый пилот случайно погиб здесь, он не мог выбрать для гибели более удачного места.
— Что мы можем сделать, чтобы войны не было?
— Почти ничего. Ни ты, ни я не станем вредить своему народу, а это значит, что мой народ заселит плоскогорье и станет распоряжаться водой, а твои люди первыми войдут в долину. Это всё равно случится, потому что всех нас гонит Соло. Но дальше кое-что зависит от нас. Голос разведчиков веско звучит на совете, и завет древних тоже на нашей стороне. Встретившись у гробницы, наши народы не должны вцепиться друг другу в горло. Я постараюсь уговорить своих соплеменников, чтобы они дали вам воду, ведь озеро так или иначе должно иметь сток. А вы, когда долина зацветёт, дайте нам хлеб. После этого уже никто не захочет воевать. Три, а быть может, четыре поколения проживут рядом в мире, и кто знает, не станем ли мы, как встарь, одним народом.
— Нас разъединяет пролитая кровь, а объединяет древняя гробница и горшок каши, сваренной антиподами.
— Вот именно. Кровь ещё не остыла, но она остынет, а старого обычая ещё никто не нарушал. Мы должны попытаться помирить наших людей.
— Это будет непросто, — сказал Машок, — но я очень постараюсь. И вот я о чём подумал… Антиподы, живущие на той стороне, что знают они о нас? Надо будет послать им подарок, сказать, что мы есть и не враги им.
— Какой подарок? Это они могут оставить горшок, полный каши, она замёрзнет в ледяной ночи и останется съедобной через тысячу поколений. А что можем оставить мы? Что может гореть, сгорит. Глина и камень рассыплются от страшного жара, бронза расплавится, железо изойдёт на окалину. Холод сберегает, огонь разрушает всё.
