— Ничем, — отозвался Эдди, не поднимая взгляда.
— Разговорчивый парень, верно? — усмехнулся его отец. — Все, что он знает, — это какой он несчастный. Заканчивай чистить доилки, Эдди. Я сейчас приду.
— Я слышал, завтра будет дождь, Орвилл, — сказал судья, когда Эдди Пэнгмен молча скрылся в амбаре.
— Да. Но лето обещают засушливое. — Фермер нахмурился, глядя на безоблачное небо. — Еще одно сухое лето нас прикончит. В прошлом сентябре мы потеряли почти весь урожай кормовой кукурузы — дожди начались слишком поздно. Нам едва хватило запасов, чтобы дотянуть до Рождества. Если такое случится снова…
— Никогда не становись фермером, Джонни, — сказал судья, когда они шли назад по Шинн-роуд. — У Орвилла лучшая ферма в округе, если, конечно, ты способен различать степени бедности, у него отличное стадо бурых швейцарских, гернсейских и голштинских коров, дающее почти десять бидонов молока, а он не знает, сможет ли протянуть еще год. У Хьюба Хемаса, Мерта Избела и Скоттов дела еще хуже. Мы засыхаем на корню, Джонни.
— Вы разочаровываете меня, судья, — пожаловался Джонни. — Сначала я думал, что у вас есть планы на мой счет.
— Планы? — переспросил судья.
— Ну, затащить меня сюда, чтобы поговорить со мной, как дядюшка-янки, и вкачать немного свежей крови мне в жилы. Но вы оказались еще хуже меня.
— Неужели?
— Вы почти пробудили во мне древний шовинизм. Я испытываю желание вывернуть вам руку и заставить посмотреть на флаг, который развевается над лужайкой. Он никогда не засохнет, что бы ни случилось с вами и со мной. Засуха — явление временное…
— Но старость и злоба постоянны, — отозвался судья Шинн.
Милли Пэнгмен переходила Шинн-роуд. Она была почти такой же крупной, как ее муж. Ее очки в золотой оправе блеснули на солнце, когда она помахала им рукой.
— Приготовила вам овсянку, судья. Вернусь к ужину… Дебби! Куда ты подевалась?
Судья дружелюбно помахал ей в ответ, но мрачно повторил:
— Постоянны.
— Обманщик, — засмеялся Джонни.
— Нет, я говорю правду. Конечно, я часто подшучиваю, но только потому, что любой янки скорее станет голосовать за демократов, чем публично демонстрировать свои чувства. Факт в том, Джонни, что ты бредешь по главной улице безнадежного предприятия.
— А я тем временем пребываю в заблуждении, считая вас джентльменом величайшей силы духа, — усмехнулся Джонни.
— У меня есть вера, — сказал судья Шинн. — Куда больше веры, чем когда-либо было у тебя, Джонни. Например, я верю в Бога, в конституцию Соединенных Штатов, в статуты моего суверенного штата и в будущее нашей страны — несмотря на коммунизм, водородные бомбы, нервно-паралитический газ, маккартизм и бывших майоров военной разведки. Но я хорошо знаю Шинн-Корнерс, Джонни. Становясь беднее, мы делаемся пугливыми и, следовательно, более ограниченными, озлобленными и опасными… Прекрасная подготовка к речи по поводу 4 июля, нечего сказать! Давай заглянем к Питеру Берри — самому веселому человеку в Шинн-Корнерс.
Единственная деревенская лавка располагалась на восточном углу перекрестка. Ветхое строение грязно-коричневого цвета, очевидно, являлось реликтом XIX века. Вход занимал весь угол. Пирамида скрипучих деревянных ступенек вела к крыльцу, захламленному садовыми инструментами, корзинами, ведрами, швабрами, горшками с геранью и сотней других предметов. Над крыльцом тянулась выцветшая красная вывеска: «Универсальный магазин Берри».
Едва Джонни открыл дверь, пропуская вперед судью, его ноздри защекотали запахи уксуса, резины, кофе, керосина и сыра под аккомпанемент звяканья старомодного колокольчика.
— Мне бы пригодились такие запахи на проклятых зловонных рисовых полях, — заметил Джонни.
— Жаль, что Питер этого не знал, — откликнулся судья. — Он бы запечатывал их в бутылки и продавал оптом и в розницу.
В воздухе было почти столько же товаров, сколько на полу и на полках. Джонни и судья с трудом пробирались сквозь целый лес подвешенных к потолку предметов, мимо бочонков с гвоздями, мешков с картошкой, мукой, луком, газовых плит, деталей тракторов, прилавков с хозяйственными товарами, галантереей, дешевой обувью, опутанной проводами кабинки с табличкой «Почтовая подстанция США», даже полки с книгами в бумажных обложках и комиксами. Вывески рекламировали уголь и лед, проявление и печатание фотографий, прачечную и химчистку — казалось, не существует услуг, которые Питер Берри не был готов оказать.
