Рина похолодела от внезапной мысли. Но прогнать ее уже не могла.
Что, если уйти из жизни вместе с Гуго?
Жить без него нет смысла.
А с ним невозможно.
И если окажется, что он с другой… Зернышко ему, зернышко себе.
Все равно спишут на того, кто прислал письмо с алой гвоздикой.
Утром она припомнила то, о чем думала ночью, и ужаснулась собственным мыслям.
Скверно выбритый Гуго сидел напротив и прихлебывал кофе, свободной рукой быстро перелистывая пухлый «Вестник нейтринной физики».
Рина украдкой поглядывала на него, стараясь угадать: куда улетал Гуго ночью? Потом рассердилась на себя: ведешь себя, как девчонка. Спроси у него, и делу конец!
Нет, не буду. Такой вопрос может повлечь за собой долгое и тяжкое объяснение, а нервы Гуго и так напряжены до предела. Возможно, кроме письма есть еще что-то, что Гуго скрывает от нее. Надо беречь его нервы.
Внезапно со всей отчетливостью Рина поняла, как дорог ей этот человек.
Нет, что бы ни сотворил он, никогда у нее не поднимется рука на Гуго.
Надо выбросить зернышки, избавиться от искушения.
Когда Гуго улетел в Ядерный, Рина пошла в ванную. Включила воду. Долго смотрела то на серебристую струю воды, то на две крупинки, высыпанные на ладонь.
Теперь, на свежую голову, она припомнила все, что говорил ей вечером Ленц. И ее поразила вещь, на которую она вчера не обратила внимания: вопиющее противоречие между тем, что утверждал Гуго несколько лет назад, и тем, что говорил он ей вчера вечером. Вернее, даже не с тем, что говорил, а с тем, что сквозило в его словах.
…Это было в Швеции восемь лет назад. Нарядный Стокгольм приветствовал почетных гостей.
Ленцы остановились в шикарном отеле с несколько необычным названием «Динамит».
Вечером Нобелевский комитет дал банкет. Рину Ленц – супругу нового лауреата – вел к столу сам шведский король…
А потом Гуго, после первого ритуального бокала, произнес спич. Речь его обошла назавтра всю мировую печать. Но Рина всегда считала, что в газетных отчетах утрачено было главное, хотя они и воспроизвели дословно, со стенографической точностью то, что сказал Ленц.
Газетные отчеты не могли передать жесты Гуго, интонации, неповторимую улыбку.
– Физиков иногда называют разведчиками человечества, – сказал Гуго. – Я не согласен с таким сравнением: ведь разведчик может раскрыть дислокацию вражеских войск, а может и не раскрыть – все зависит от того, как ему повезет. С физиком дело обстоит иначе.
Сравнивают физиков и с поэтами: и физики, мол, и поэты познают в конечном счете природу, некую объективную реальность. Но только физики делают это в научных категориях, а поэты – в образах.
Последнее сравнение, мне кажется, тоже хромает. Не родись Лев Толстой – и у нас не было бы «Войны и мира», не родись Шекспир – и человечество было бы навеки лишено «Макбета» и «Короля Лира». Таковы законы искусства. Или, если угодно, беззаконие.
Иное дело – физика. В ней – к счастью или к несчастью – нет места подобным случайностям. Подобно тому, как материя существует объективно, вне нас, так существуют и законы движения материи, законы мироздания. И люди до тех пор, пока они существуют, будут открывать один за другим эти законы.
Существует в природе, например, великий закон постоянства скорости света, известный ныне каждому. Этот закон должен был быть открыт людьми с той же неизбежностью, с которой расходятся по воде круги от брошенного камня. Не родись Майкельсон и Эйнштейн, закон открыли бы другие. Пусть позже на 10 или 20 лет, неважно.
Такова железная поступь познания.
Ныне, мы, физики, вплотную подошли к кваркам – мельчайшим частичкам, из которых построено все сущее.
Некоторые твердят нам: нужно остановиться. Бомбардировать кварки – значит рубить сук, на котором сидишь. Вдруг цепную реакцию распада кварков нельзя будет приостановить? Вдруг возникшее при бомбардировке излучение окажется губительным для человеческого организма?
Мы отвечаем тем, кто чрезмерно осторожен: верно, цепную реакцию нельзя остановить. Но цепную реакцию другого рода: я имею в виду цепную реакцию, именуемую человеческим прогрессом.
Когда аплодисменты за столом утихли, Гуго Ленц продолжал:
