От неотвратимой справедливости всех отвлек вкуснейший обед. А после него к теме уже не возвращались.
Береславского напрочь занял зашедший на огонек папа Волика, человек с примерно таким же психотипом. А еще через двадцать минут всех «развлекла» хозяйка вечера, Маринка.
В дверь позвонили, вошли трое: две девушки и мужчина. Их узнали – музыканты из бывшего Маринкиного квартета.
«В самом деле, юбилей», – подумала Ольга, в очередной раз пожалев бедную подружку.
Гости ушли с хозяйкой в другую комнату. А вышли уже переодетые и с инструментами, заранее припрятанными в недрах бескрайней квартиры Томского.
Марина тоже была в шикарном концертном платье до пят, благородного зеленого бархата, с черными парчовыми вставками. Прекрасная фигура, лебединая шея, гордо посаженная голова, чудесное лицо – все это отходило на второй план. Потому что взоры притягивали ее глаза.
Потому что ее виолончель сверкала лаком, а ее глаза – счастьем.
…Расходились довольные, радостные и… какие-то пристыженные, что ли. А они смогли бы так?
Восемь операций. Восемь наркозов. Сотни часов болезненных упражнений. И все это – не ради заработка, даже не ради признания. А только лишь для того, чтобы снова ощутить под пальцами струны.
«А я бы смогла», – вдруг решила Шеметова.
Не из‑за музыки, конечно.
Но если бы что-то угрожало главному интересу ее жизни – она бы пошла и на сто операций, и на сто наркозов.
Она бы вообще на все пошла, лишь бы оставаться тем, кем и была – Защитницей.
Глава 5
Пансионат «Стожки», а также деревня Стожки. Библиотекарша и прапорщик. Продолжение банкета
А в пансионате «Стожки» вдруг все круто поменялось.
Нет, безликие панельные корпуса не раскрасились в одночасье радужными красками. Еда не стала разнообразней и вкусней. И даже дырки между планками на горбатом мостике остались столь же зияющими.
Но зато теперь, проходя мимо них, московский библиотекарь Неонила Леонидовна Беляева была надежно поддерживаема крепкой мужской рукой.
Плохую еду отчасти игнорировали, собираясь в роскошных интерьерах пансионатской библиотеки, у Беллы Эдуардовны Дехтярь.
Здесь, кроме кожаного дивана и металлического рыцаря, имелись также холодильник, самовар и электроплитка на две конфорки. С помощью последней прапорщик Бойко сотворял кулинарные чудеса, причем еду варил не из топора, а из вполне пристойных ингредиентов. Он же их и приобретал, в местном магазинчике, а самое ценное – у туземных теток из близ лежавшей деревеньки, давшей название пансионату.
Так что вкусно было неимоверно.
Неонила дважды пыталась вручить прапорщику деньги за продукты, но Бойко их отверг:
– Не положено!
– Это ж не Америка! – хохотала, оставшись наедине с расстроенной Нилой, неполиткорректная Белла Эдуардовна. – Здесь дамы, если они с мужиком, за себя платить не должны. Как и обижаться на харрасмент.
– Во-первых, я вообще-то не с мужиком, – не соглашалась с той Неонила. – А, во-вторых, харрасмент меня бы тоже не устроил.
– Слушай, детка, – не переставая смеяться, советовала ей старшая подруга, – прибирай его к рукам. Ты что, не видишь, как он на тебя смотрит? Да и от харрасмента не отказывайся. Вот я бы, например, точно не отказалась. Уж на что прежний директор дурак был, а мужчина видный. Жалко, что он чужой собственностью все больше увлекался, а не чужими бабами.
Неонила краснела от таких речей, однако на прогулки ходила, и втроем, и даже вдвоем. Правда – очень слабо представляя себе дальнейшее развитие их отношений с прапорщиком.
Нет, это было просто невозможно.
Может, она – птица и невысокого полета. Но уж точно интеллигентная птичка. А этот…
Даже не птица, а… овцебык какой-то!
В этом месте рассуждений сознание Неонилы Леонидовны вновь раздваивалось.
Ее напрягало в новом знакомце абсолютно все: проскальзывавшее в разговоре фрикативное «г», усы торчком, тренировочные штаны, которые тот искренне считал универсальной одеждой. Еще от него пахло дешевым табаком. И он, скорее всего, не читал Кафку.
Слава богу, что хоть вообще что-то читал.
Оказалось, они не просто так с Беллой были знакомы. В нынешнем малочисленном заезде прапорщик Бойко был у нее единственным абонированным читателем.
