— Да что же там? Привидение?
Мужчина остолбенело уставился на спрашивающего. Он столько объяснял, а его, оказывается, вовсе и не поняли.
— Нет, — сказал он. — Там хуже. Этого не объяснить. Но только жить там невозможно. — И вдруг опять крикнул: — Я жаловаться буду!
— Тося, — сказала администратор паспортистке, — позвони по этажам во втором корпусе. Может, кто собирается срочно выезжать. Надо устроить товарища.
Тося взяла трубку, но перед этим сказала:
— А в семьсот двадцать третий больше никого не поселять. Пусть комиссия вначале разберется.
— Как это, никого не поселять? — возмутился старичок, стоявший у стойки первым. — Номер освобождается, а вы — никого не поселять!
— Из него все бегут через час, — сказала администратор.
— Не через час, но близко к этому, — поправил взмокший толстячок, сообразив, что ему, кажется, дадут другую комнату.
— Тем более, — глубокомысленно заключил чистенький старичок, и с ним все стали соглашаться.
— Вы, что ли, хотите там переночевать? — спросила администратор.
— Да нет, — замялся старичок. — Подожду. У меня первая очередь.
— Одну минутку, — сказал белобрысый энтузиаст, с ученической тетрадью в руке. — Кто тут у нас по списку? Веревкин! Два места.
— Номер одноместный, — напомнила администратор и этим как-то сразу сдала свои позиции.
— Веревкин, не хотите взять одно место?
— Нет уж, подождем.
— Сидоров? Абрамов? Авесалом?
Желающих что-то не находилось.
— Смешно, — сказал Григорьев. — Ерунда какая-то. Люди уже по Луне ходят, а тут — «нехорошо». Поселите меня.
— Все сначала говорят «смешно», а потом прибегают с дикими глазами и просят перевести их в другой номер. А где я его возьму? Нет! Не буду я никого поселять, — заявила администратор.
— Я не боюсь привидений. Честное слово! Я вам расписку напишу, что не буду просить другой номер. В двадцатом-то веке, и бояться!
— Да поселите вы его. Посмотрим, как он примчится назад. Все время веселее пройдет, — предложил энтузиаст с тетрадкой.
— Долго ждать придется, — спокойно отрезал Григорьев.
— Не завидую вам, — сказал бывший владелец номера 723.
— А я вам, — искренне ответил Григорьев.
Администратор еще раз недоверчиво посмотрела на Александра, но все же протянула ему листок для заполнения. Вот так Григорьеву и достался одноместный номер.
Владимир Зосимович Карин выбрался из троллейбуса и с минуту стоял в тени липы, поставив тяжелый портфель прямо на пыльный асфальт. Галстук он снял еще в институте, а теперь расстегнул и вторую пуговицу рубашки, но прохладнее от этого не стало. Огромное стекло витрины гастронома на мгновение отразило его маленькую, достаточно стройную для пятидесяти семи лет фигуру и этим напомнило ему о хозяйственных поручениях, которые он еще не выполнил.
В магазине была толкучка и ужасная духота. Владимир Зосимович ходил с трудом. Обе ноги его были перебиты автоматной очередью еще в далеком сорок первом. Даже при очень медленной ходьбе ноги сгибались неестественно резко, почти судорожно. Карин уже позабыл о том времени, когда ходил как все люди. И стоять было тяжело, но заставить себя обойти очередь он не мог, — стыдно. Жена старалась не загружать его хозяйственными заботами, но иногда все же приходилось это делать. Например, сегодня. Да и всю предыдущую неделю. Дочь уже второй год подряд проваливала экзамены в университете. А переживали и расстраивались из-за этого больше всего отец и мать. Мать до невроза дошла. Хорошо, подвернулся случай поехать на Черное море в санаторий. Уехала. А Ленка вдруг начала готовиться к экзаменам на заочный. И теперь Владимир Зосимович боялся ее послать даже за хлебом, чтобы не отрывать от занятий. Вдруг поступит!
От гастронома Карин свернул в переулок, и ему еще метров сто пришлось идти по солнечной стороне. Авоська с бутылками молока, свертками, пакетами и хлебом оттянулась почти до земли. И идти от этого было еще труднее.
В квартире надрывался магнитофон.
— Занимаешься? — подозрительно спросил отец у дочери.
— Занимаюсь. Антракт был.
— Смотри. Снова завалишь.
— Завалю — выйду замуж.
— Я тебе выйду, — буркнул отец и начал снимать туфли.
