«Тюрьма. Впрочем, дело, пожалуй, не осложняется, а скорее облегчается тем, что этот старый колдун в тюрьме», - подумал Эверс и стал соображать, чем можно будет заинтересовать сидящего в тюрьме доктора, если не удастся просто подкупить. Эверс ни в одном из своих приключений не видел преступления. Однако при упоминании одного только слова «тюрьма» им всякий раз овладевало нечто вроде суеверного страха. Впрочем, он был суеверен не больше, чем это подобает культурному американцу.
Промелькнули деревья вдоль асфальтированного шоссе, остались позади несколько деревушек с крестообразно расположенными улочками и торчащими посреди них кирхами. Машина въехала в рощу, в которой то там, то здесь краснели черепичные крыши домиков сельского типа. У одного из них машина остановилась. Сопровождающий выскочил первым и распахнул дверцу автомобиля.
- Мы приехали, мистер Эверс.
Привычка ничему не удивляться помогла Эверсу не выразить изумления при виде удобного, увитого плющом особнячка под черепицей. Лишь слегка изогнулись его тонкие губы: «Содержание нацистских преступников поручено, как видно, какому-то дачно-курортному тресту».
Доктор Кранге оказался своеобразным человеком. Рассматривая его громоздкую фигуру с большой головой, обрамленной пышной седеющей шевелюрой, выбившейся из-под круглой черной шапочки, Эверс сразу почувствовал, что столкнулся с достойным противником. Он не заметил у Кранге того голодного и ненавидящего взгляда, которым обычно посматривали на него в Европе. Нет, Кранге был спокоен, не подобострастен и держал себя даже несколько надменно.
Эверс объяснил свой визит желанием получить консультации по тому исследованию, которое он якобы вел в настоящее время. Ученый снисходительно согласился.
Эверс поселился неподалеку и стал часто бывать в домике, где содержался Отто Кранге.
Кранге был словоохотлив, но при малейшем намеке Эверса на дела, которые, собственно, только и интересовали его как сотрудника «Полевого агентства технической информации», старик или умолкал, или начинал ругать и Америку и большевиков.
- Я всегда был далек от политики, - выкрикивал Кранге, крупными шагами меряя комнату, - но мне ясно одно: гений германской расы непобедим! Да, да, я это говорю теперь, после Сталинграда и Берлина. Не я предрешал события, я занимался своим делом. Вы, американцы, придаете слишком большое значение атомной бомбе - и это потому, что фактически не вы ее создали. По сути дела, вы купили ее и, заплатив дорого, уж слишком кичитесь. Атомная бомба! Старо! Наделав шума на весь мир, вы за этим шумом не заметили, что есть вещи позначительней. - Эверс насторожился. - Меня обвиняли в том, что я проводил свои эксперименты на живых людях. Вздор! Какие люди? Сброд! Сброд, ничего общего не имеющий с арийской расой.
Эверс начал понимать старика и, нащупав его слабую струнку, решил поддакивать:
- Не в этом дело, конечно, герр Кранге, - спокойно возражал Эверс, весь этот сброд действительно не стоит того, чтобы из-за него волноваться. - Кранге остановился посреди комнаты и пристально посмотрел на развалившегося в кресле американца. - Не в этом дело, герр доктор, повторил Эверс, - дело в том, - он вынул изо рта сигару и начал ее внимательно рассматривать, - дело в том, что вы, немцы, ничего не сделали. Вы тоже много шумели в свое время о готовящемся у вас «новом оружии». Шумели, шумели и - проиграли войну… Короче говоря, дело в том, что у вас ничего не вышло… Мы, американцы, - деловой народ и судим по результатам.
- Не вышло, говорите?!. - воскликнул Кранге. - Не вышло потому, что…
Кранге умолк.
Эверс не прерывал молчания и, закинув голову на спинку кресла, спокойно пускал струйки голубоватого дыма.
- Я слушаю вас, герр профессор, - наконец заговорил Эверс, стараясь всем своим видом и интонацией голоса показать полнейшее равнодушие к затронутому вопросу. - Так почему, говорите, не вышло?
Кранге так же быстро успокаивался, как и приходил в возбуждение. Он подошел к креслу, стоявшему напротив кресла Эверса, удобно уселся в нем и заговорил медленно, отчеканивая каждое слово:
