Я не стал спрашивать, откуда она так хорошо знает английский.
— Она сможет идти? — спросил я.
— Не знаю. Сюда мы ее несли на руках. Она бы изрезала ступни в кровь: мы не нашли обуви в том закутке, где ее держали. Она лежала там в грязи, вот в этих лохмотьях. Она пришла в сознание лишь ненадолго и передала написанное на деревяшке послание для вас. Но и в тот момент она не смогла и рта раскрыть. Ее очень сильно мучили, так что она не в силах говорить. — Лицо женщины потемнело от гнева. — Эль Фуэрте и его люди — сущие звери, сеньор!
— Его люди, возможно, все еще остаются зверьми, — ответил я. — Но Эль Фуэрте уже обратился в ничто. С двумя двенадцатиграммовыми дробинами в груди.
До сего момента эта мысль почему-то не особенно грела мне душу. То есть я хочу сказать, что у меня не было никакой личной причины не любить генерала Хорхе Сантоса, которого я пристрелил. Но сейчас, присев рядом с бесчувственным телом, я обрадовался, что не промахнулся.
Зрелище было не из приятных. Хотя раньше нам не доводилось встречаться, я знал, что наш специальный агент под кодовым именем Шейла довольно привлекательная женщина двадцати шести лет. Она ходила в хорошие школы. И до поступления в нашу организацию успела выйти замуж и развестись, но причины развода в ее личном деле не упоминались. Судя по ее досье, росту в ней было пять футов два дюйма, вес — сто пятнадцать фунтов, у нее были серые глаза и каштановые волосы до плеч — выбеленные и выкрашенные в золотистый цвет для задания: блондинки в этих краях встречаются редко, и их сразу примечают, а она хотела привлечь внимание генерала Сантоса и возбудить его мужское любопытство — что, по слухам, не представляло для нее труда.
По последним полученным от нее сведениям, она направилась в джунгли на джипе, которым управлял местный шофер, симпатизировавший революционерам. Она везла с собой кучу фотоаппаратов и магнитофон, изображая молодую журналистку из левого журнальчика, которая готовила статью о героях повстанческого движения. На ней были надеты яркая блузка с вызывающим вырезом и обтягивающие джинсы.
Все должно было произойти как в старой истории про Далилу и Самсона. Если бы план удался, то рано или поздно она должна была стоять возле мертвого генерала Сантоса с дымящимся большим пистолетом в руках, сжимая на груди порванную комбинацию и истерически рыдая. Подсадным правительственным агентам в деревне вменялось предотвратить слишком решительные меры ее наказания: было решено, что в возникшей после гибели Сантоса панике они тихо выведут ее из деревни и спрячут в надежном месте. Если бы все так и получилось, меня бы не вызывали и не вручили дальнобойное ружье, с помощью которого мне предстояло уложить мятежного генерала с трехсот пятидесяти метров или что-то около того...
Но все получилось иначе. К несчастью для Шейлы. Весь план полетел к черту, и мы не могли понять, по какой же причине. Но ее явно каким-то образом “раскололи” и схватили. И она явно понесла всю тяжесть наказания. Теперь, спустя полтора месяца после ее провала, от ее блузки и джинсов почти ничего не осталось — как мало что осталось и от симпатичной двадцатишестилетней женщины, которую облачили в этот наряд и отправили в джунгли Коста-Верде. Изможденная, похожая на огородное пугало, грязная фигурка в лохмотьях, лежащая передо мной на траве, весила не более восьмидесяти фунтов.
Ей отрезали чуть не все ее псевдозолотистые волосы — теперь спутанные и потемневшие, — то ли мачете, то ли стыком, как я решил, в знак унижения и позора, и изуродовали левую руку. Рука была обернута в замызганную драную тряпку — видимо, остатки то ли шелковой, то ли нейлоновой части женской одежды. Я поглядел на перевязанную руку и перевел вопросительный взгляд на смуглолицую женщину. Та пожала плечами.
— Они пытались заставить ее заговорить, назвать имена ее сообщников в деревне, сеньор.
— Она назвала?
— Стали бы мы рисковать своей жизнью, если бы она это сделала? — Я подался вперед, вознамерившись осмотреть обезображенную руку, но женщина поспешно предупредила мое движение:
— Не трогайте ее, сеньор!
