— Никак нет, товарищ командующий. — Капитан встал, вытянул руки вдоль туловища. — У меня к вам просьба… Прошу направить меня на Сталинградский фронт. Случилось так, что, когда на советско-германский фронт уезжал эшелон с танкистами, я лежал в госпитале с воспалением легких и остался в бригаде. Мои друзья уехали, а я чувствую себя неприкаянным.
Генерал армии, казалось, растерялся, затем улыбнулся.
— Чудной ты, капитан, — тем не менее веско произнес он. — У нас ведь тоже фронт!
— Да, но тут пока тихо, а я желаю сражаться с фашистами. Родом-то я из Сталинграда, а мой отец Гражданскую войну защищал Царицын. Там живут мои родители…
— Капитан Бурлак, — строго прервал его командующий, — вы сказали, что пока здесь тихо, но в любое время японцы могут начать против нас войну. Ты разве забыл, что у Гитлера соглашение с японцами на этот счет? Многое зависит от обстановки на советско-германском фронте, а там сейчас дела неважные, наши войска отступают… Так что забывать об этом никак нельзя. Вы же танкист, а танкисты в Красной армии особо ценятся. Кстати, вы к своему непосредственному командиру обращались?
— Командир бригады мне отказал, — глухо промолвил капитан. — Говорит, надо было не болеть.
— Вот видишь, он ценит тебя, — внушительно произнес Апанасенко, — и я не могу его разочаровывать. Слышал, наверное, солдатскую поговорку: «Службу, как и отца, не выбирают»? — Он встал, подошел к Бурлаку: — Я вот тоже хотел уйти на фронт и, когда был в Москве, просил об этом товарища Сталина, но мне отказали. Так что, Иван Лукич, давай служить там, куда нас послали.
— Слушаюсь, товарищ командующий, — с трудом выдохнул капитан. — Разрешите идти?..
В казарме, куда вернулся капитан Бурлак, танкисты отдыхали, звучала гитара, и сержант тонким голосом напевал:
— «Три танкиста, три веселых друга, экипаж машины боевой…»
Увидев капитана, сержант перестал петь и подошел к нему.
— Я давно вас ищу, где вы так долго были? — спросил он и протянул телеграмму: — Из Сталинграда, срочная…
Бурлак присел на табуретку, развернул листок и прочел: «Сынок, батю убило во время бомбежки завода немецкими самолетами. Вчера похоронили. Твоя Кристина в больнице, еще не родила. Приезжай, если можешь.
Мама».
Иван Лукич до боли в пальцах смял телеграмму. Теперь у него нет отца… От этой мысли сдавило грудь, сердце бешено заколотилось, на глаза навернулись слезы. «Мне надо ехать в Сталинград, надо, — забилась в голове одна-единственная мысль. — Пойти снова к генералу армии, доложить об отце, может, отпустит? Нет, лучше напишу в Москву Жукову, он должен мне помочь!..»
С утра командующий Западным фронтом генерал армии Жуков был в Ставке, где обсуждалась обстановка на сталинградском направлении. Прежде чем отбыть в свой штаб фронта, Жуков заскочил в Оперативное управление Генштаба к генералу Иванову. Того не оказалось на месте. Дежурный по Генштабу сообщил, что Иванов вместе с заместителем начальника Генштаба генералом Боковым уехал к наркому путей сообщения решать вопросы переброски войск и боевой техники на Сталинградский фронт.
— Что ему доложить, товарищ генерал армии? — спросил дежурный.
— Я завтра утром снова буду в Ставке, так что не беспокойтесь.
Жуков поспешил к выходу, но дежурный Генштаба окликнул его:
— Одну минуту, тут для вас есть письмо, на конверте написано: «Лично товарищу Жукову». — И дежурный вручил его Георгию Константиновичу.
Жуков положил письмо в свою папку, сказав, что прочтет его в штабе фронта, вышел во двор и, садясь в машину, кивнул водителю:
— Поехали!..
День выдался дождливый, и, когда машина выбралась на проселочную дорогу, кругом блестели лужи. Пришлось сбавить скорость. «Дворники» работали неутомимо, очищая стекла от грязи. Мысли Жукова вернулись к беседе в Кремле. Сталин был не в духе, и генерал армии больше слушал его, чем говорил сам, хотя и высказал верховному свои предложения по усилению Сталинградского направления войсками. Сталин одобрил их, заметив, что, когда из Сталинграда вернется начальник Генштаба Василевский, он распорядится принять эти предложения к исполнению. С минуту верховный молчал, потом вдруг заговорил о Харьковской операции.
