Костя, встрепенувшись, открыл глаза. Присутствие матери было настолько явным, что он почувствовал даже легкое шевеление воздуха в его комнате. Обшарив вокруг себя взглядом, Костя засмеялся - откуда ж ей здесь взяться.
Двуглавый Троицкий собор находился близ Соборной площади. Шел Петров пост и четвертая неделя Пятидесятницы. Народу в это время в церкви бывает полно. Костя глядел на разноликую людскую массу и чувствовал, как от волнения руки- ноги его дрожат мелкой неприятной дрожью, и крупные холодные капли пота стекают за воротник. Песнопения получались плохо - язык не слушался. "Это ничего, это пройдет, - успокаивал себя Константин, - начинать всегда трудно".
Прихожане стояли, плотно прижавшись друг к другу, было так тесно, что плечо упиралось в плечо соседа. В спертом воздухе витал сладковатоприторный запах лампад.
- От ведь, дышать нечем, - обмахиваясь картузом, громко проворчал высокий плотный мужик в атласной жилетке и красной сатиновой рубахе поверх штанов.
- Тише, тятя. Говори, пожалуйста, потише, - повернула к нему голову черноглазая девушка с черной, до пояса, косой и сердито сдвинула к переносью брови. -Служба скоро кончится, - добавила она шепотом.
Людская толпа высыпала из церкви и слилась в единый поток. На улице было чуть свежее. Уже которую неделю солнце нещадно палило, выжигая траву и превращая воздух в дрожащее жгучее марево.
- Ну, девки, жарища, - выдохнула рыжеволосая толстуха Гланька, срывая с головы белый ситцевый платок и отирая им конопатое лоснящееся от жары лицо. - Вечером прохладнее будет. А что, придете на вечерку сегодня? - спросила она черноглазую девушку.
- Отец пустит - придем, - ответила та и обняла за плечи худенькую девчонку, похожую на нее. - Правда, Тоня?
- Александра, Антонина, не задерживаться чтоб, - оглянулся на девушек мужчина в красной сатиновой рубахе, - обедать скоро.
- Мы догоним, тять, - кивнула отцу Александра. - А если не придем, не ждите, - сказала она рыжей подруге, - значит, отец не пустил.
- Ох, и строгий он у вас, - с опаской глядя на удаляющегося Василия, прошептала Гланька. - А новенький-то в церкви хорош, мне понравился. Интересно, женатый или нет...,- сверкнула она желтыми, как у кошки, глазами.
- Ты, Гланька, больно-то рот не разевай, не по тебе краюха. Ишь, на кого засмотрелась, - уколола подругу Тоня, младшая Шурина сестра.
- А я чо, я ни чо, я так, - захлопала та рыжими ресницами.
- Ну, мы пойдем, Глань, отец сердиться будет, - попрощались сестры и торопливо зашагали домой.
Их дом находился на Богомоловской улице, недалеко от управы, солидного здания с чугунными колоннами, где секретарем служил Василий Ердяков. В городе его считали человеком строгим, порою даже жестким, но справедливым, за что и уважали. Не первый год он был секретарем Земской управы, со службой справлялся неплохо, и потому жалованье тоже получал неплохое. Благодаря этому всех четверых дочерей на ноги поставил. Первая, самая старшая Ольга, выучившись на учительницу, давно упорхнула из родного гнезда, учительствовала где-то в деревеньке, и не было от нее ни слуху ни духу, за что Василий был сердит на дочь и видеть ее больше не желал. Вторая, Мария, окончив Вятскую Мариинскую гимназию, работала в городе учительницей арифметики и рукоделия, отец ее уважал за серьезность мыслей и младшим всегда в пример ставил. К третьей, черноглазой Шурочке, Василий питал, пожалуй, самые нежные чувства, на которые только был способен, и тосковал даже тогда, когда дочь его долго задерживалась со своими неразумными вихрастыми учениками - она, после окончания курсов Мариинской гимназии, исполняла обязанности учительницы в частном доме, в соседней Сосновской волости.
Шура была особенно дружна с самой младшей из сестер, резвой хохотушкой Тоней, которая, еще не закончив городского училища, так же, как и сестры, мечтала учить детишек грамоте. Отец же считал Тоньку соплячкой и шалопайкой. Впрочем, он всех судил очень строго.
Полную противоположность мужу являла жена Василия, Татьяна. Эта тихая крестьянская женщина, молчаливая и уступчивая, умела укрощать своенравного супруга всего лишь ласковым взглядом, и он, сам любящий отдавать приказания, почему-то невольно подчинялся ей. Это теперь Татьяна со смехом вспоминает свое замужество, а тогда, когда родители сговорились сосватать их с Василием, она едва не лишилась от страха чувств, - знала Татьяна Василия с самого детства, знала его буйный норов. Потом девки спрашивали ее, каким приговором она владеет, как приводит в чувство своего суженого. Какой там приговор - улыбнется, погладит, вот и вся наука.
