— Постой-ка, хулиган. Зачем огорожу ломаешь, — тут как тут оказался дед Ундри и вцепился в рукав Васиного пиджака. — Зачем, говорю, ломаешь?
— Твое какое дело? — огрызнулся Вася. — То почему меня спрашиваешь, знать ничего не знаю, то пристал, будто я в твой огород лезу… Отойди отсюда, старая обезьяна!
— Я — обезьяна? — старик еще крепче вцепился в рукав бригадира. — Это ты меня? Меня оскорблять?
Со злостью рванул Вася свой рукав из цепких клешней старика, так рванул — аж распоролся шов у плеча. А дед Ундри, будто это не у бригадира, а у него самого треснул по шву рукав, вдруг заорал:
— Разбой! Разбой! Разбой! Васька убивает… Разбой!
— Ты что? — сбитый с панталыку, удивленно спросил бригадир. — Белены объелся? Чего орешь? Кто тебя, старого о хрена, убивает? Кому ты нужен?
— Разбой! Разбой! — как испорченная пластинка, одно и то же верещал старик.
В широко раззявленном рту деда Ундри Васе видны не только передние четыре зуба, но и корешки остальных. И мохнатые брови старика, и даже выглядывающие из шей седые волосы — все, решительно все, напряглось и кричит «разбой!».
— Перестань, говорю! Замолчи, старая обезьяна!
Вася чувствует, как у него влажнеет рубаха на спине и выступает на лбу испарина. Он хочет и не может придумать, как отделаться от свихнувшегося старика, который все еще продолжает орать:
— Разбо-ой!
Вася пробует схватить деда Ундри за шиворот и потрясти авось образумится, авось шарики в его дряхлой голове встанут на свои места. Куда там! Старик завопил еще громче.
На крик деда Ундри прибегает Роза, сбегаются соседи.
Вася в замешательстве и бессильной злобе оттолкнул деда Ундри в сторону. Толкнул легонько, чуть-чуть. Но старик будто только этого ждал — повалился на землю (Васе показалось, что повалился прямо-таки с удовольствием) и заорал пуще прежнего. А когда подбежали люди и подняли деда Ундри, он, еще разок-другой крикнув свой «разбой», начал оживленно рассказывать:
— Видели, Берданкин хотел убить!.. Ну, Васюк, теперь я тебя не прощу. Под суд загремишь, и тюрьме насидишься… Избил, как есть, всего измочалил. И все по животу, по животу — чтобы синяков не оставалось… Видели?
— Видели, — подтвердил кое-кто из соседей. — Видели, как ты с копыт долой…
— Еще бы немного, и богу душу отдал, — все больше вдохновляясь, продолжал свое дед Ундри.
— Не ври хоть, старая обезьяна! — еще раз обругал старика вконец растерявшийся Вася.
Так ничего больше и не придумав, он только то и сделал, что еще раз смачно плюнул и полез в кабину трактора.
Когда Вася подробно рассказал председателю о случившемся, тот внимательно выслушал его, а под конец не выдержал, расхохотался.
— Значит, ты его и пальцем не тронул, а он тебе рукав разодрал и он же орет «разбой!»?.. А эта лентяйка, говоришь, на замок закрыла?
— На замок. Огорожу я мог бы свалить и трактором. Да и свалил бы, если бы не эта старая обезьяна… Вы же знаете, Федот Иванович, еще не было случая, чтобы я не выполнил вашего поручения.
— Не надо, Вася, — перестав смеяться, уже другим тоном сказал председатель, — Хватит того, что постращали. А осенью мы все равно выроем ее картошку, как незаконно посаженную…
Васе было не совсем понятно, почему вдруг смягчился к Розе председатель. Бригадир не знал, что, пока он воевал с дедом Ундри, председателю звонил секретарь райкома. Звонил как раз насчет огорода Розы Поляковой…
Дед Ундри выждал, когда Берданкин развернул свой трактор и, несолоно хлебавши, укатил восвояси, а уж потом только, к немалому удивлению собравшихся, начал громко хохотать, схватившись за живот. За тот самый, по которому его якобы «мочалил» бессовестный Васька.
Но, видно, здорово старик успел войти в роль измочаленного, если отсмеявшись, вернул разговор на прежний круг.
— Нет, я этого так не оставлю. По судам затаскаю. Будете свидетелями, люд трудовой?
— Хватит со своим судом, — попыталась урезонить не в меру расходившегося старика Роза. — Только людей насмешишь.
— Ты не вмешивайся в мои дела, — не сдавался дед Ундри. — Отдам под суд, как пить дашь, отдам. Одним дружком у Михатайкина будет меньше.
— Одного потеряет, другого найдет, — отозвалась старуха Пурхилиха.
